Венчание со страхом

— На базе в Новоспасском недавно произошла кража, — осторожно заметил Никита. — Быть может, и здесь у вас нечто подобное случалось?

— Нет, нет, что вы! Я работаю тут вот уже сорок лет, хранил бог.

— Итак, все мустьерские образцы вы передали Ольгину. А когда все-таки это произошло, поточнее, если можно.

— Кажется, в начале апреля… Да, именно! — Старичок вытирал клетчатым платком вспотевшую от волнения лысину. — Они как раз переезжали в летний стационар — на базу — и забрали их с собой.

— А кто конкретно забирал? Один Ольгин?

— Нет, не один. Он, Олег Званцев — это наш сотрудник…

— Я его знаю, еще кто?

— Ихний лаборант, молоденький такой, имени не знаю, И… Витя.

— Витя?

— Ну да. Племянник Балашовой Нинель Григорьевны — Виктор Павлов.

— Он что, сотрудник музея?

— Нет, он племянник…

— А что же здесь у вас племянник делает?

— Ну, он иногда бывает у нас, мы его все хорошо знаем. Часто он выручал нас с транспортом, еще кое с чем помогал, когда Балашова его просила. В тот раз его просил Ольгин — ну, с переездом на базу помочь. Видите ли, у нас в институте по штату полагается две машины: легковая и грузовая. Так легковая год как в ремонте, у института нет средств ее починить. Тогда при переезде на базу грузовая ушла с животными, кормами и аппаратурой, там лимит бензина еще… Словом, не ехать же нашим туда электричкой с вещами, со всем скарбом? Ну, Павлов и перевез Ольгина и других на своей машине — у него замечательная машина в то время была, мечтать о такой можно просто. Ну, а заодно Ольгин распорядился и камни с собой захватить: это же несусветная тяжесть…

Колосов слушал, кивал.

— Как, вы сказали, фамилия этого племянника? — спросил он.

— Павлов. Виктор Павлов.

— А где его повидать можно? Где работает, не знаете?

— Где-то в туристическом агентстве. Я дам вам его рабочий телефон. Он славный парень, отзывчивый. Балашовой повезло с племянником, сейчас молодежь-то не больно стариков слушает.

Никита только мрачно хмыкнул. Записал продиктованный телефон племянника.

— А вы не знаете, где могут на базе эти ваши образцы храниться? — спросил он, пряча блокнот.

— Увы, молодой человек, не могу вам сказать. Я в этом году там не был — хвори мои, немощи.

— Но взять то их, наверное, любой может, так? Доступ-то к ним свободный?

— Конечно. Это же всего лишь экспериментальные образцы. Их в опытах используют, портят. Вот если бы это были подлинные артефакты, тогда, естественно, мы бы… — он все говорил, говорил, убеждал кого-то, кашлял.

А Никита все кивал, слушал.

— Подумать только — убийства! Моими-то образцами! Молодой человек, вы просто обязаны, слышите? Обязаны во всем разобраться, — волновался Пухов. — Установите истину, кто посмел так нагло воспользоваться… в таком ужасном деле… Боже… Вы, надеюсь, не подозреваете, что я… причастен?

Никита молча смерил взглядом его протез и покачал головой.

— Вот слава богу… успокоили… Это в мои-то годы! При таких-то болезнях — ведь астма, артрит, камень в мочевом пузыре… Вот такое дело, да… А не хотите взглянуть на те, что я оставил себе? Вон они все целы, все…

Колосов приподнялся на носки и взглянул. Да, лежат себе мустьерские рубила. Целехонькие, те самые, как и тот булыжник, которым орудовал атлет-шимпанзе, те самые, что разбили головы трем старухам. Те самые, что… Откуда-то из тайников памяти выплыла картина, которую он никак не мог позабыть, потому что она наполняла его душу странным смятением и неуверенностью: стенд, черный бархат, а на нем — раздробленные черепа древних звероподобных существ, каких-то обезьянолюдей…

— Борис Ильич, а вот неандертальский человек… он мог пользоваться подлинником вот этих образцов? — спросил Никита.

Пухов пожал плечами.

— Мустьерская культура намного древнее, чем те орудия, что найдены на его стоянках. Но… время в те незапамятные дни шло очень медленно, прогресс двигался еще медленнее. Рубило же всегда было универсальным и традиционным орудием труда. Может быть, какое-нибудь консервативное племя неандертальцев и сохранило навыки вот такой допотопной обработки… хотя, нет, утверждать ничего не буду, не могу, не привык вот так, голословно.

Был поздний вечер трудового дня. Электронные часы на стене кабинета показывали без четверти одиннадцать. За окном — синяя тьма, позолоченная светом фонарей, освещавших Никитский переулок.

Коваленко заваривал кофе в две вместительные «пивные» кружки. Подумал, вздохнул, покосился на Колосова, сидевшего в устало-расслабленной позе, улыбнулся уголками губ и полез в сейф за заветной бутылочкой коньяка: «Самое время теперь».

— В отпуск я хочу, Слава, мочи моей больше нет, — скорбно изрек Никита и тоже покосился на извлеченную из недр сейфа бутылочку дагестанского в три янтарные звездочки. — Рехнусь я со всей этой каменно-ископаемой каруселью.

— Выпей.

Помолчали. На электронных часах выскочила новая циферка.