Венчание со страхом

— Ты сам его тогда при осмотре места убийства понятым взял, — огрызнулся Караваев. — Забыл, что ли, как к нему в Братеевку заезжали? Вроде с постели он к нам поднялся, а сам… А я-то все помню. Ты ему говорил: «Твоя подпись в протоколе — ни один адвокат не пикнет, ты у нас, Кирюша, идеальный понятой, безотказный». Тот протокол-то теперь, Александр Михайлович, в нужник надо спустить, с такой-то подписью. Ну Кирюша, ну гад, и ведь присутствовал, гад такой, на месте-то. И глазом не моргнул, сволочь. — Караваев скрипел зубами. — Пришел, смотрел, как мы мальчика оттуда забирали. А он наблюдал. Эх! Зря вы с ним мне поговорить не дали! Я б ему одно только слово сказал всего. Одно слово! — Он с размаху треснул кулаком по столу.

— Он и так уж покалечен, — Сергеев хмуро покосился на молчавшего Павлова. — Ему мало, конечно, за все его художества, однако… Нет, Леша, не будешь ты с ним разговаривать. Не твое это дело теперь.

Вторая сцена заключалась в том, как в машине на пути в прокуратуру Кравченко и Мещерский совершенно хладнокровно обсуждали положение Павлова. Того задержали в отделе для дачи более подробных показаний. Термин «необходимая оборона» то и дело срывался с уст Вадьки. Катю поразило то циничное спокойствие, с которым он рассуждал о том, как и при каких обстоятельствах следовало замочить маньяка с тем, чтобы это сошло с рук. «Ведь он сам их разнимал там, в овраге. Что ж он теперь-то так?» — тоскливо думала она.

— Глаз, ребра, рука — это ерунда против всего того, что этот Крюгер натворил, — с жаром вещал Кравченко. — Слышь, Серега, ты так Витьке и скажи. Я сам не буду, у тебя лучше получится, понятней. Это ж все необходимка, она, родная наша. Он же с голыми руками на нож шел! Его ж самого порезать этот полоумный мог. А молоток все же Витька! Не трус. Люблю таких вот, уважаю. Не испугался, не сбрендил. Как он его стреножил, а? Завидую. И всем твоим золотопогонникам, — он покосился на Катю, — всем этим задавалам спецназовцам, этим вымпеловцам-особистам, считай, наука. Пусть сами бы попробовали такого вот безоружными взять. А тут — ничего не попишешь. Задержали ублюдка, считай, что рядовые граждане, фактически — обыватели, да на блюдечке и принесли всем этим твоим профи хваленым.

— Только чуть не линчевали сначала, — вяло ввернул Мещерский. — Вот страна-то, а? Ну страна! Кому верить-то? Выползает какой-то Кирюша Раков — культурист, друг правоохранительных органов и страж порядка, а копни его поглубже, оказывается, мать честная, — он и торговец наркотиком, и убийца, и педофил. И все он, в единственном числе, так сказать. Интересно, он сам-то не на игле, часом?

Вопрос этот разъяснился несколько позднее, а пока Катя с напряжением вспоминала и третью сцену, может быть, самую для себя главную.

Она и Павлов сидели в Каменской прокуратуре на жестких откидных сиденьях, ждали, когда их позовут в кабинет следователя.

— Виктор, можно теперь вас кое о чем спросить? — Катя ждала его ответа с сильно бьющимся сердцем.

— Можно. Теперь.

— Как вы его заметили? Ведь все так неожиданно получилось. Кто же мог предположить, что вы…

— А такие вещи только так, Катюша, и случаются. — Павлов сидел сгорбившись, уперев локти в колени. Пепельные волосы свесились ему на лоб. На скуле его Катя видела глубокую ссадину, на подбородке — другую. Руки-с разбитыми суставами пальцев. Да, ему сильно досталось в той схватке. Очень сильно. — Я уснуть не мог, — сказал он тихо. — Обычно я на ночь снотворное принимаю, а тут — дернули же мы хорошо, ну а колеса эти нельзя же после алкоголя употреблять.

— Колеса — берлидорм, да? — Катя не смотрела на него. Не могла.

— Да. Бессонница у меня. После войны мучился, потом — ничего, а последние два года — снова накатило. Лежишь как дурак в ночи. Во тьму пялишься. Ну и глушишь себя. Мне врач прописал, давно уже. Снотворное хорошее, сильное, спишь, как новобранец. А тут, ну не употребил, — он поднял взор на Катю. — По причине градусов и еще из-за… В общем так, глупости все это. Ну и не спал. А вы сладко спали. Ребята на канал уехали — пять сорок пять было. Чен и вы спали, Катюша, да!.. А я решил щепок понабрать. Там, в сарае, самовар есть допотопный, с трубой. Утречком — за милую душу чайку с дымком, с сосновой шишечкой из самовара. Вошел я во двор и тут услышал, как кто-то проехал на мотоцикле по улице.

— Господи, а я-то не слышала!