Венчание со страхом

— Вы спали, — в третий раз повторил Павлов и улыбнулся разбитыми губами. — Я вам даже позавидовал. Hy вышел я за калитку. Смотрю, а в конце улицы — сосед мой на мотоцикле. Я его и прежде встречал, но знакомы мы не были. Парень примерно моих лет. Он по ночам, бывало, куда-то отчаливал. Но я особо им не интересовался. А тут гляжу — он вроде бы откуда-то вернулся. Подъехал к своей калитке. А к нему вдруг из кустов шасть парень какой-то в мотоциклетном шлеме и второй — маленький шкет такой, в спортивном костюмчике. И что-то там началось у них. Я даже не понял сначала. Вдруг, гляжу, сосед мой ка-ак звезданет парня в шлеме ногой в то место, Катюша, куда мужиков вообще-то бить не следует. Тот взвыл, а он — к мальчишке, схватил его, а тот вывернулся и по дороге припустил. Сосед развернулся и на мотоцикле за ним. Ну, тут я встревожился. Хотел было пойти узнать, что там происходит, а тут Чен из дома выскочил. Он «жаворонок», встает ни свет ни заря. Пока я с ним занимался, минуты три-четыре прошло. Парень в шлеме оклемался и мимо моего забора на мотоцикле пулей. Тут я понял — что-то нехорошее у них творится. Побежал следом. И Чен за мной. Я ему кричу, — он сделал рукой резкий жест. — Вот так мы с ним кричим: «Иди домой!», а он ни в какую. Добежали до оврага. Там уже мотоциклы в кювете валяются. Я вниз спрыгнул, гляжу — кровь на листьях. И парень этот, но уже без шлема ползет, белый, за живот держится. «У него нож, — шепчет, — он убил мальчика. Помогите». И тут до меня наконец-то дошло! Туго я соображаю, но что сделаешь? Да и пьян я был еще. Вело меня здорово, — он снова вскинул на Катю серые глаза. В них мерцал холодный огонь. — Вот и с вами тоже… Глупо все вышло, а? Вы обиделись? Не обижайтесь, ладно?

— Я не обиделась, Витя.

— Да? Ну спасибо. Во-от, кинулся я, значит, в кусты. А там этот мотоциклист уже навалился на мальчишку, крутит ему руки ремнем. Тот визжит, извивается. И тут я увидел нож. А мотоциклист увидел меня. Ну и началось у нас. Остальное вы знаете. Как его, Крюгер, что ли, зовут? Ну-ну, самое для него подходящее имечко. Катя, вы ведь юрист по образованию?

— Да.

— Значит, предположить можете, что ему теперь за все это будет?

— Ну, примерно могу.

— Расстреляют его?

— У нас мораторий на смертную казнь, вряд ли.

— А-а, мораторий, — Павлов криво усмехнулся. — Он ребенка до уровня животного довел, издевался над ним, потом зарезал. Второго изнасиловать пытался, байкеру этому вашему живот располосовал. А ему, значит, — мораторий? А я б ему шею там свернул, и все. И никаких бы хлопот нормальным людям.

— Вы словно сожалеете о чем-то, Витя.

— Сожалею? Да нет, ни о чем таком, кроме одного…

— Это все равно было бы убийство.

— Ну и что? Кому-то надо вот такого ублюдка прикончить? Зачем ему жить, такому-то, а? Для чего? Или это справедливо, по-вашему?

— Справедливо, — Катя снова не смотрела на Павлова. — Только я не хочу, чтобы это за всех делали вы.

— Почему?

— Потому что вы… хороший. Оказывается.

Он молчал. А Катя обрадовалась, что в этот самый миг открылась дверь кабинета и ее позвали к следователю. Больше такой разговор она все равно не смогла бы выдержать.

Позже уже от следователя прокуратуры Зайцева она узнала, что Роману Жукову в то же утро была сделана операция. «Проникающее ранение, задет сальник, кишечник, сложно было — он очень много потерял крови, — рассказывал ей Зайцев. — Опоздай вы на несколько минут, и не довезли бы парня. А сейчас ничего, врач — я звонил ему — говорит, выкарабкается. И младший его тоже вроде в порядке, только напуган сильно. Да, Екатерина Сергеевна, пришлось всем вам пережить этакое. Эх, жизнь наша, если бы знать, где споткнешься… Статью-то писать будете?»

Катя кивнула машинально и так же машинально записала телефон Зайцева для консультации по материалу. А в голове ее вертелось услышанное в связи с ранением Жукова мерзкое словечко «сальник» и еще «брыжейка» кишечника. Эти названия напоминали ей каких-то членистых насекомых.

А еще ей вспомнилось, как здесь же, в прокуратуре,. Светлана Кораблина, примчавшаяся к следователю прямо из больницы от Жукова, крепко обняла ожидавшего допроса Павлова, поцеловала его и выпалила страстно и громко, во всеуслышание:

— Спасибо вам! За все. А за то, что искалечили этого подонка, — особенно. Я бы сама, будь у меня сила, своими бы собственными руками его разорвала бы! — И она вытянула вперед тонкие бледные ручки, потрясая стиснутыми кулаками. — Стасик вам этого никогда не забудет. И мы все тоже — Ромка, Кешка. Никогда, слышите? Вы нам теперь как родной. А он… этот Крюгер, пусть мучается! Пусть теперь! Пусть! — Ее глаза сверкали.