Венчание со страхом

Наутро в четверг Мещерский проспал и поэтому явился в Музей антропологии, палеонтологии и первобытной культуры уже в двенадцатом часу. Ночью над Москвой пронеслась сильная гроза. В парке на Болоте над Яузой сломало две липы. Мещерский, разбуженный раскатами грома и частой дождевой дробью по крыше, вспомнил, как в детстве их домработница тетя Клава говорила ему, что такая вот июльская гроза зовется воробьиной. «В такие ночи, голубок, черт воробьев меряет: кого? убить, а кого отпустить».

И, шествуя утром через парк к троллейбусной остановке у Каменного моста, он невольно ловил себя на том, что высматривает в траве под деревьями птичьи трупики. К счастью, гроза не принесла с собой душегубства; и все воробьи Болота, живые и невредимые, бойко чирикали на деревьях, радуясь теплу и солнцу.

В вестибюле института он задержался возле старой вахтерши — та с упоением судачила с кем-то по телефону.

— Марья Петровна, тут мне ключ должны были оставить от двести седьмого кабинета. Будьте добры, поищите.

Вахтерша зажала трубку плечом и начала шарить нa столе.

— Ох, что ты мне толкуешь-то про нее! Я ее наперед всех вас тут знаю, слава богу, двадцать пятый годок тут сижу, — скрипела она кому-то! — И всегда она жадна была, а на старости лет и совсем. А ей ли скаредничать? Ей ли скопидомничать? У ей и первый муженек в начальниках ходил, а уж второй вообще: ахтер или дирижер, что ль? Она с ним почитай цельный мир обпутёшествовала. Ну и денег само собой… Привезла, да… Ну, что пропало, а что и нет… У таких не пропадет. А чтоб каку копейку внучку: на, мол, игрушечку либо пальтишечко новенькое — так не дождесся от нее. Не родной потому что. Брезгует, что ль, им, не пойму? Наши-то и то все удивляются. Он? Нет, он все сам, не помогает она ему. Считай, что и не признает мальчонку… Я и говорю — жадна. А ведь туда-то не возьмешь с собой, все тут останется… Вот вам ключик, держите.

Мещерский направился к лестнице. Вахтерша все кого-то честила в телефон. Кого — догадаться было нетрудно: Балашову. Речь, судя по всему, велась о ее нелюбви к усыновленному Павловым ребенку. Мещерский давно уже это подметил, но не считал себя вправе говорить с приятелем на эту, видимо, больную для него тему.

В коридоре ему попалось сразу несколько новых лиц, что было весьма необычно: он уже привык к гробовой тишине пустынных музейных залов. Навстречу промаршировал на негнущихся тощих ногах какой-то парень в очках и обвислом свитере с подсученными рукавами. Затем просеменила старушка с пачкой документов и калькулятором — видимо, бухгалтерша. Увидел Мещерский и двух разговаривающих на лестнице старичков. Одного, на протезе — заведующего лабораторией Пухова, — он видел на поминках у Балашовой. А вот другой, долговязый, худой, словно жердь, с копной легких седых волос, был совершенно незнаком ему.

— Где Нинель Григорьевна? — послышалось вдруг позади. Мещерский обернулся и увидел низенького бритоголового крепыша в яркой рубашке навыпуск и мешковатых серых брюках. Вопрос его адресовался Пухову.

— Утром видел, а сейчас не знаю. У себя, наверное. А вы, Олег, поспешайте, поспешайте. Деньги полчаса как привезли, выдают в сто восемнадцатом, — ответил бодро старичок. — Я уж сподобился. Одни мелкие купюры дали, ну что ты, мать моя начальница, будешь делать!

Во время этой короткой беседы в коридоре появился новый незнакомец — приятный смуглый брюнет с щегольскими латиноамериканскими усиками, одетый в голубые джинсы и такую же куртку. При виде его бритоголовый коротышка словно окаменел. Румяное лицо его вытянулось от тревожного изумления, а рот стал похож на щель почтового ящика.

— Ты… Это ты? Ты как тут очутился? — прошептал он, заикаясь. — Костька… Тебя выпустили, что ли?

Брюнет густо покраснел и быстро оглянулся.

— Пойдем, надо поговорить, — сказал он хрипло. Коротышка хлопал глазами.

— Ну же!

— Пойдем, конечно, только…

Они скрылись за дверью одной из аудиторий. Мещерский проводил их недоуменным взглядом.

Перед тем как засесть за работу, он решил разыскать Павлова. Может, тот еще не ушел? Он обнаружил его в комнате, смежной с бухгалтерией, в дверях которой толпился народ: в основном все пожилые. Оказалось, что вместе с грантами на научные исследования и зарплатой выдавались и какие-то пособия ветеранам войны и труда — бывшим сотрудникам института.

Павлов сидел на краю сдвинутого к окну стола и названивал по телефону.

— Салют телохранителю! — приветствовал его Мещерский. — Что, нашел новую работу? У Вадьки еще хлеб отобьешь.

Павлов молча пожал ему руку и снова завертел диск.

— К себе в офис прорываюсь. То занято, а то вдруг нет никого. Вымерли, что ли, все, как мамонты?

— Опять тебя с дачи сорвали, бедняга, — посочувствовал князь. — Что-то неудачный у тебя отпуск, Витюша, получается. Рука-то не болит?