Венчание со страхом

Он метнулся к антропологу, вышиб из его руки шприц. Дернул тело к себе.

— Что вы делаете?

В ответ — взгляд пустых глаз с дико расширенными зрачками. Рука поднялась и с силой вцепилась в его руку.

— Осс-ста-а-авьте-е, еще д-два-а миллигра-ам-маа.. Речь — толчками пополам с хрипом, речь, в которой уже нет ничего человеческого. Рука тянется к лицу. Никита ударил по этой руке с неожиданной для самого себя с брезгливой яростью.

— Что ты себе вколол?! — заорал он. — Что?! Ольгин упал лицом в траву. Его снова свела судорога. «НАРКОМАН — вот что это такое, — билось в мозгу Никиты. — ВОТ КЕМ ОН БЫЛ. Наркоманом. Наколется и пойдет куролесить. ЭТО ОН. ОН!! ВОТ ПОЧЕМУ ОН ВСЕГДА РАЗУВАЛСЯ. ВОТ ОТКУДА ТЕ СЛЕДЫ. Мы искали геронтофила, а он наркоман».

Ольгин опять пытался подняться. Спина его выгнулась горбом, он цеплялся за траву. И тогда Колосов сделал то, о чем не любил вспоминать. Он ударил антрополога в грудь. Он ослеп от бешенства, потому что сам лес, казалось, кричал ему в уши: «ОН УБИВАЛ, НАКОЛОВШИСЬ ЭТОЙ ДРЯНИ. ОН ДАВНО НА ИГЛЕ. И ЕГО НИКОГДА НЕ ОСУДЯТ, НЕСМОТРЯ НА ЕГО ЧЕТЫРЕ ТРУПА, ПОТОМУ ЧТО ОН БЫЛ НЕВМЕНЯЕМ. И Я ЕГО НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ!!»

Глава 42

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

Прошло две недели. Наступил август, пасмурный и ненастный. Зной сменился дождем, утренними туманами и промозглой сыростью. Было неуютно и грустно.

Один из таких унылых предосенних вечеров Катя и Мещерский коротали в квартире на Фрунзенской набережной. Ждали Кравченко — тот целыми днями пропадал теперь в офисе. Его работодатель вернулся с курорта и требовал верной службы от подчиненных: ох, рано встает охрана.

Катя от скуки затеяла вишневый пирог. Мещерский под ее руководством безропотно месил и раскатывал тесто, а она рылась в холодильнике в поисках заветной банки варенья.

Известие об аресте Ольгина, некогда разорвавшееся; точно бомба, по-прежнему оставалось главной темой их беседы. Катя одновременно и ужасалась ходом событий и восхищалась проницательностью приятеля, постоянно повторяя: «Сереж, но ты же сразу обратил внимание на его жуткий взгляд, на эти расширенные зрачки. Ты же единственный, кто это заметил! Вот и оказалось по-твоему: что Ольгин — наркоман и убийца».

Повторила она это и сейчас. Мещерский попробовал тесто, поморщился.

— М-д-а, странная история, — сказал он. — Никогда не думал, что нам придется участвовать в чем-то подобном. — Он помолчал. — Я сегодня Витьке звонил. Он оттаял немножко вроде. Теперь с ним легче стало.

Катя знала — Павлов воспринял все происшедшее очень тяжело. Она вспомнила, как на следующий день после того, как в управлении стали известны подробности задержания антрополога, они вечером собрались у Мещерского на совет и Павлов там просто не находил себе места.

— Ребята, мне все кажется, что это сумасшедший бардак, — твердил он сбивчиво. — Бардак, понимаете? И я внутри него точно в аквариуме, наглухо закрытом, в колбе. Это не он, это мы все ненормальные. Мы не знаем, что с нами творится. Если уж такие люди, как, он… как Шурка, могут вот так ломаться как спички и превращаться в таких вот… таких… то что же остается нам, а? Что нам-то делать? Как воспринимать все ЭТО? Что думать о самих себе?!

— Только безумцы воспринимают себя всерьез, Витенька, — отвечал ему тогда Мещерский и вздыхал скорбно. — Я все больше проникаюсь мудростью этих слов.

Сейчас, однако, занятый приготовлением теста, Мещерский больше ничего не добавил. Катя первой нарушила затянувшееся молчание:

— Теперь у Колосова есть объяснение всему непонятному в этом деле: тому следу босой ступни и тому, что он смазан был в двух случаях, — действительно, какая у наколовшегося наркомана координация движений? — и той первобытной дикости, с которой совершались нападения. Ольгина, между прочим, на днях кладут в Институт им. Сербского на психиатрическую экспертизу. А еще одного подозреваемого — я его не знаю, говорят, какой-то там Юзбашев, — уже выпустили. Только все это Никиту отчего-то не радует. Он сам странный стал. Все время молчит. Спросишь его, а он и не слышит как будто. Потом очнется, губы скривит — вроде улыбается, а глаза… Я ему вчера сказала, чтобы он следователя предупредил: мол, не вздумай устраивать очной между Ольгиным и другими свидетелями, особенно Витькой.

— И как же понимать твое предупреждение?

— А так, что ты сам твердил: отвага не держит слова, а гнев тем более. Павлов Крюгера-психа искалечил за совершенно чужого ему ребенка, а уж за тетку свою он Ольгина прикончит прямо в кабинете на глазах у следователя. Я, знаешь ли, начала верить в этот афганский синдром.

— Ты плохо знаешь Витьку, Катюша.

И снова они замолчали. Мещерский взглянул на часы, раскатал тесто на доске. Катя смазала форму маслом. Потом они все так же молча намазывали на коржи варенье, делали «решеточку». И снова Катя не выдержала первой: швырнула липкую ложку в мойку.

— Сереж, ну почему это с ним произошло? Ответь мне, не отворачивайся. Почему?

Он опустился на табурет.