Венчание со страхом

— Совершенно верно. Наступила мгновенная блокировка центра страха. Но с памятью нам мог помочь только Хамфри — тренированный, выносливый, настоящий цирковой.

— То, что вы с ним делали, как он у вас выл там в клетке — я же слышал, это… это бесчеловечно, — Колосов покраснел. — Садизм это, вот что. Истязание на языке Уголовного кодекса.

Званцев тоже покраснел как рак. Какая-то язвительная отповедь уже трепетала на его языке, но следователь мгновенно погасил зреющую ссору:

— Мы не будем пока вдаваться в моральные оценки происшедшего. Мы должны разбирать и оценивать только голые факты.

— Факты… — Званцев презрительно сощурился. — С Хамфри мы тоже начинали с малых доз. Потом Ольгин настоял, чтобы мы их увеличили. В последний раз мы дошли до максимума. Однако делали инъекции с определенной очередностью, через определенное количество времени. Так достигался наилучший вариант при сканировании. Видимо… этот же вариант был повторен Ольгиным и на себе: серия инъекций, строгий временной график, а затем наступал результат. Какой — не знаю, не спрашивайте. Ведь я и понятия не имел об этом, даю слово!

— Мы верим вам, — успокоил его следователь. — Но что же будет дальше?

— Ничего. А что может быть дальше? На нашей программе теперь поставлен крест. Да и препарата у нас нет больше. — Званцев снова встретился взглядом с начальником отдела убийств.

— А как все же действует этот стимулятор на человека? — спросил тот.

— Вы же видели Ольгина тогда. Ах нет, он не успел ввести себе нужную дозу! Вы ему помешали, Никита Михайлович. Вот что значит не вовремя поторопиться. А мне откуда же это знать? Я только за своих антропоидов в ответе. А у них реакции были разные. Малые дозы вызывали сильное возбуждение, иногда агрессию, средние — мощный болевой синдром. А на последнем эксперименте мы вообще столкнулись с резким понижением кровяного давления, словно при обмороке, в который обезьяны, к счастью, не падают. А как бы развивалась дальнейшая картина, гадать не хочу.

— Я побывал в вашем музее, все осмотрел там. — Следователь помолчал, глядя в окно. — Ну, учитывая предмет, которым Ольгин обычно убивал свои жертвы, — это ископаемое рубило, обстановку, сам способ совершения преступления — разбитые черепа, извлечение мозга… А нельзя ли предположить, что он под воздействием этого самого наркотика воображал себя ну, скажем… кем-то из той сферы, которой он занимался как специалист. Ведь предметом его исследований был древний человек. Вот на этой самой почве у него и развился причудливый психоз подражания, заставлявший его действовать именно таким образом, каким действовали наши дикие предки. — Он смущенно покашлял и вопросительно взглянул на Званцева, словно ища поддержки и одобрения.

— Ну, по этому поводу я ничего сообщить не могу, — сухо отрезал тот. — Но вы снова впадаете в ошибку. Эль-Эйч — не наркотик. Это стимулятор генетической…

— Ясно, ясно, мы поняли, — заспешил следователь. — Но при проведении Ольгину судебно-психиатрической экспертизы неминуемо встанет вопрос о его вменяемости в момент совершения им убийств под действием этого самого стимулятора.

— Это вопрос не по моему адресу. — Званцев пожал плечами и снова, в который уж раз, покосился на начальника отдела убийств. И тот отметил этот острый, преисполненный загадочного смысла взгляд физиолога.

Подробности этих вот долгих и тягостных допросов прошлых недель и обсуждались теперь сыщиками в их прокуренном тесном кабинете дождливым летним вечером.

— Доказательств его вины вполне достаточно, — вещал Коваленко. — В прокуратуре мне так и сказали — и куратор, и зампрокурора, что санкцию на его арест давал. Все, вместе взятое, дает весьма убедительную картину происшедшего. Плюс его задержание с поличным. Твое задержание. Плюс показания Суворова и Мещерского: ведь мы теперь знаем наверняка — непосредственно перед убийствами художницы в Брянцеве и Балашовой в институте Ольгин принимал дозу этой хреновины. А как с Калязиной было — тоже несложно теперь догадаться. Алиби у него на тот день нет. Говорит, что уезжал накануне в Москву, в институт, работал вместе с Балашовой. Так она теперь свидетельствовать с того света не придет. А вот вахтерша его отчего-то в тот день в институте не заметила. Он объясняет это тем, что всегда заходил в здание с черного хода. Так кто же ему поверит, а? Только не я. Да даже то, что он отказывается назвать нам точные даты приема препарата, — это тоже против него играет! Конечно, что он, дурак, что ли, такие козыри нам в руки давать — даты! «Помню — не помню» гораздо удобнее тактика.

Но мы-то, Никит, ведь однозначно из всей этой разношерстной мозаики теперь можем сложить вполне ясную картинку: ЭТО ОН, И НИКТО ДРУГОЙ. Он соединил в себе ВСЕ штрихи в этом поганом запутанном деле. Все.

Колосов достал из пачки сигарету, потянулся за зажигалкой. Кивнул вроде одобрительно — и по воздуху поплыли кольца фиолетового дыма.