Венчание со страхом

А Колосов появился в актовом зале позже всех и лишь после того, как побеседовал с институтской вахтершой Марией Колывановой, по-простому — тетей Машей, той самой, которая так некогда не хотела пропускать Катю и Мещерского в музей.

В зале к Колосову тут же подлетела Иванова. Он вежливо с ней поздоровался, но отвечать на ее гневное: «Да кто вам дал право впутывать меня во все это?!» не стал, сославшись на то, что все происходящее в актовом зале — инициатива прокуратуры, ведущей следствие по делу.

— Нам поручения дают, Зоя Петровна, дорогая, а мы их исполняем.

— Чихала я на ваши поручения! Я в свой выходной маникюр сделала, сорок тысяч, между прочим, заплатила, а мне сейчас руки какой-то дрянью измажут!

Подошедший Юзбашев загородил ее собой, словно защищая от Никиты. В глазах его сверкнуло мстительное торжество.

— Что, гражданин Бенкендорф, снова напортачили? — прошипел он. — И с этим, как и со мной, в лужу сели? Вон весь институт уже шепчется. Что, Никита Михайлович, снова пришлось выпустить, а? У, только орать умеете да невиновным угрожать! Жандармерия пустоголовая!

— Что ты, замолчи, — испугалась Иванова. — Если Александра Николаевича отпустили, они тебя снова могут…

— Да пусть знает, что о нем думают! Его тут никто не боится! Мы коллективную жалобу писать будем на его произвол!

Колосов весьма натурально разыграл гнев. Сотрудники института видели, как он отвел в сторону Коваленко и что-то говорил ему, а тот только оправдывался.

«Откатку» закруглили ровнехонько через час. Поблагодарили всех за содействие правоохранительным органам, извинились за доставленное беспокойство. Павлова, направлявшегося к выходу вместе с Пуховым и заведующим серпентарием Родзевичем, Колосов окликнул сам. Племянник смотрел на начальника отдела убийств сочувственно, однако ничего не спрашивал.

— Ты на даче сейчас, в Братеевке? — Колосов хмурился.

— Нет, мы с сыном сразу оттуда съехали. Какой теперь отдых — дел по горло.

— А-а, и правда. Ну а с тем делом у тебя как? С прокуратурой?

— Как ты и сказал — необходимая оборона. Следователь говорил: там будет какое-то постановление о прекрашении уголовного преследования. А у вас… у тебя как?

— Хреново, — Никита скривился еще больше. — Дальше некуда как хреново.

— Я могу тебе помочь?

Колосов взглянул на собеседника и что-то готов был уже сказать, как вдруг…

— О чем же вы так интимно беседуете, господа-товарищи? — раздался сзади насмешливый голос. Они обернулись и увидели Званцева. — Учти, Витька, с такими великими профессионалами сыска надо вежливо себя держать. И осторожно. Семь раз сначала отмерь… У нас там машина институтская, хочешь, подбросим тебя до Варшавки?

— Спасибо. Ну ладно, до свидания, — Павлов пожал Колосову руку.

А тот в это самое время видел только глаза физиолога — прищуренные, настороженные, исполненные ОЖИДАНИЯ.

А вечером того же самого шестнадцатого августа Кравченко и Мещерский сидели в пивбаре на бывшей улице Семашко (нового названия, как ни старался, никто из прежних клиентов не мог запомнить) и отдыхали от дневных забот. Приглашал Кравченко: ему давно хотелось поговорить начистоту с князем об обстоятельствах того памятного опыта с препаратом Эль-Эйч в квартире на Яузской набережной.

Беседовать об этом предмете при Кате было просто невозможно. Она тут же вставала и уходила в ванную. Возвращалась оттуда не скоро и всегда с красным заплаканным лицом.

— Паскудное это зелье, Вадя, — Мещерский брезгливо сморщился. — Б-р-р, даже пиво в горло не идет, как вспомнишь. Из человека слизь какую-то делает отвратительную. Прямо дохляка остекленевшего.

— И что, действительно двигаться никак не возможно?

— Да. Тело точно деревяшка. Я этого опера Колосова после инъекции, считай, что на руках держал, когда он там на полу стонал и корчился. Это похоже на падучую, только хуже во сто крат: глаза — жуткие, зрачки точно дыры, лицо словно маска из фильма ужасов. Да еще рвет, как при дизентерии.

— Чего ж это он к вам заявился с этим своим экспериментом? — ревниво осведомился Кравченко. — Катьку еще на себя такого глядеть заставил! Она прямо заболела после зрелища всей этой его блевотины.

— А ты что, до сих пор еще не догадался, почему он пришел именно к ней? — Мещерский отпил глоточек пива. — Эх ты, умник. Знаешь поговорку: любим тех, кому верим во всем. И наоборот.

Кравченко навалился грудью на стол.

— Вот оклемается опер после дозы, надо будет поучить его, чтобы знал, в чей огород суется.

— А, брось. Он отличный парень, Вадя. И сделал он все ради… В общем, была ситуация, когда не помогли бы никакие там ваши оперативные штучки — ни спецтехника, ни агентура там всякая. Нужны были только отважное сердце да благородная душа. Как в старинных сказках. Он и предъявил это — козыри на стол, как говорится, выложил. И выложил перед теми, вернее, перед той, которую он… Ну, в общем, достаточно слышать, как он ее имя произносит и как смотрит на нее, чтобы сделать соответствующие выводы.

— Как это он на нее смотрит? — Кравченко повысил голос так, что бармен за стойкой удивленно глянул в их сторону.