Венчание со страхом

— Это невозможно… Вернее, возможно, но противоестественно. Гадко. Я… я не хочу об этом говорить, не надо. — Лаборант отвернулся. Пальцы его беспокойно ощупывали халат, сжимались, разжимались. — Нет-нет, надо родиться женщиной-матерью. Никакие операции тут не помогут. Дар материнства нельзя воровать у природы.

— Я согласен с вами, Женя, — поддакнул Колосов. — И что же, Калягина рассказывала вам о своих ощущениях?

— Поначалу да, потом… Баба Сима не понимала, как это важно для меня — знать.

— Значит, она с вами не делилась?

— Н-нет.

— А вам этого очень хотелось. Вы настаивали.

— Я не умею настаивать.

— Ну, это же так просто. Мужик должен иногда гаркнуть, стукнуть кулаком по столу.

— Нет, не думаю. Это грубо.

— Женя, а вот скажите мне, пожалуйста… я уже спрашивал, да что-то подзабыл… В тот день, когда умерла Ка-лязина, вы вроде бы с какой-то аппаратурой работали?

— Я каждый день с ней работаю.

— Очень сложно?

— Ну, взглянуть на табло, записать показания.

— А, ну и дурак справится. Вернее, хочу сказать — легко. А с кем вы это делали?

— Один.

— Часиков этак в половине девятого начали, сидели один, да?

— Я же говорил вам, — лаборант не мигая смотрел на Колосова. — С утра я был в аппаратной, потом пришел участковый, сообщил про Калязину, и я…

— Ну понятно — не до работы стало. Ладно, Евгений, спасибо. — Никита поднялся.

— А о чем вы хотели со мной говорить?

— Ах да. Вы хорошо знали Юзбашева Константина?

— Плохо. Я мало с ним общался. Я его не переношу. Он нехороший человек. Видите: змей спер.

— Ну редиска, — согласился Колосов. — А почему он нехороший, Женя?

— Он… — лаборант густо покраснел. — Он меня… ну, третировал, что ли. Ну, не знаю, как сказать. При нем мне всегда хотелось отсюда уехать.

Колосов кивнул: ясно, мол, и сообщил:

— Ольгин ваш к вечеру вернется, ждите. За начальника Олег сейчас? Где его повидать можно?

— Он у себя.

— Не провожайте меня, найду дорогу. — Никита уверенно направился в сторону обезьянника. — Всего хорошего, Женя.

Он шел неторопливо, подставляя лицо солнцу, прислушиваясь к окружавшей его тишине. Стояло полное безветрие — лист не колыхался. На клумбе уютно жужжали пчелы. Пахло медом и еще чем-то терпким, что источают вянущие от зноя настурции и ноготки.

О Званцева он буквально споткнулся. Тот сидел на корточках посреди дорожки и, отчаянно чертыхаясь, подбирал разлетевшиеся по гравию листки блокнота. Колосову он обрадовался:

— Салют господину Мегрэ! Как вы со змеями-то отлично, а? Родзевич в полном восторге: вернулись его сокровища. А Костьку за это посадят?

— Угу. — Никита нагнулся и начал помогать ему собирать листки.

— Блокнот идиотский, делают же такую дрянь! — Званцев прыгал на корточках точно гигантская розовая лягушка. — Спасибо. Жалко мне его, дурака, Никита Михайлович. Не пойму: зачем он все это?

— Ему за ваших ложноногих деньги хорошие предложили.

— Деньги? Господи, да он никогда ими прежде не интересовался. Я ж говорил — бессребреник.

— Был. А теперь все серебром интересуются. Жизнь, паскуда, заставляет. — Никита поднял последний листок. — Короче, с кражей мы покончили, теперь самое главное осталось.

— Серафима Павловна? — Званцев выпрямился, вытер лоб и виновато улыбнулся: рад бы помочь, да чем?

— Я с вашим лаборантом сейчас беседовал, — сообщил Никита. — Любопытный молодой человек.

— Женя-то?

— Пылкость чувств пугающая прямо.

— Это он вам про беременных заливал? — ухмыльнулся Званцев.

— Именно. И вопрос его этот как-то уж слишком интересует.

Званцев молча складывал листок в стопку.

— Олег, он что, действительно на биофаке преподавать будет?

Званцев фыркнул, как кот.

— Воображает, что да. Вы не обращайте внимания на его болтовню.

— Он что, того? — Никита постучал пальцем по виску.

— Нет, что вы.

— Не псих, нет?

— А он вам психом показался?

— Ну, в смирительную ему рановато, но… занятный мальчик. По-моему, с явными отклонениями.

— Отклонения еще не болезнь.

— А что это тогда?

— Для того чтобы ответить вам, Никита Михайлович, что есть отклонения, надо сначала дать определение нормы, а это… — Званцев махнул рукой. — Норма поведения, норма психики — все это зыбко, спорно. Что нормально, что аномально в нас с вами? Все относительно, смотря с какой колокольни смотреть.

— Но он так фанатически интересуется вопросом материнства… Он же мужик, как же он…

— Считайте, что в нем погибает гениальный гинеколог. Подавленное призвание.

— И все?

— И все, — Званцев улыбнулся. — Вы вот футбол уважаете?

— Обожаю.

— Начни мы с вами обсуждать матч на первенство мира, вы бы выказали не меньше пыла и страсти.

— Но это мужской предмет для обсуждения.

— Ерунда. Некоторые готовы драться из-за тюбика губной помады, если они их коллекционируют. Парикмахер заговорит вас до смерти, обсуждая такой женский предмет, как бигуди. Модельер дамского белья с пеной у рта будет доказывать вам преимущества своих моделей бюстгальтеров. У каждого свой пунктик. Пол тут ни при чем.

— А почему вы Суворову на базе ночевать не разрешаете? — спросил Колосов.

Званцев помолчал, потом ответил:

— Он молодой, для таких — сто верст не крюк.

— Эх, Олег, сами вы себе противоречите.