Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Сатирический посыл «Похвалы глупости» проистекает из этих философских и религиозных предпосылок. Стультиция с особым рвением выступает против коллег Эразма, теологов, и их интеллектуальной гордыни, педантизма и избыточного рационализма и против стоиков и их философии самодостаточности. Чтобы заострить ее нападки, Эразм вносит в монолог Стультиции черты той самой эрудиции и риторической подкованности, которую она осуждает, помогая тем самым заложить основные традиции «ученого остроумия», которое в конечном счете, через Рабле, Стерна и других авторов, приведет к «Москве – Петушкам».

Обращаясь теперь непосредственно к сравнению, следует задаться вопросом: а читал ли Ерофеев «Похвалу глупости»? Это более чем вероятно, хотя надежных данных и нет. Сохранившиеся записки 1960‐х годов содержат разве что мимоходом процитированные Эразмовы афоризмы и непристойную вариацию имени ученого (Пидеразм Вроттердамский) в записи 1969 года, накануне написания «Москвы – Петушков»[977]

. Нет, однако, сомнения в том, что «Похвала глупости» была неотъемлемой частью курсов зарубежной литературы для студентов-филологов (тут, конечно, не следует забывать, что Ерофеев был студентом неприлежным и непостоянным), и что перевод П. К. Губера, вышедшей в московском издательстве «Художественная литература», был доступен на протяжении 1960‐х годов. В этот период «Похвала глупости» переоценивалась и открывалась заново в кругу советских интеллектуалов. Второе издание Большой советской энциклопедии (1949–1965) представляет «Похвалу глупости» лишь как высмеивание «церковных и политических порядков феодального общества», но описание в третьем издании (1969–1981) менее предсказуемо идеологически; оно говорит о философской сатире, построенной на «убежденности в противоречивости всего сущего и зыбкости рубежа между противоположностями»; это описание гораздо ближе по духу (хотя и не по стилю) к «Москве – Петушкам»[978].

Известно также, что Ерофеев интересовался самыми разными аспектами темы безумства, особенно в его христианских проявлениях. В эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика» (1973) рассказчик развивает саркастические антитезы, в основе которых лежит то же построение, что и у замечания Св. Павла о христианском безумстве[979]

, в то время как записные книжки Ерофеева свидетельствуют, что он внимательно читал книгу Вальтера Нигга «Христианский дурак» (Der christliche Narr, 1956)[980]

. С учетом этого – а также обширного круга чтения Венедикта – кажется крайне маловероятным, чтобы он не обратил бы внимания на «Похвалу глупости». Возможно даже, как отмечает Андрей Зорин, его безмолвие об Эразме и издевка в его адрес вызваны «беспокойством влияния» и нежеланием признать гуманиста, которого советский истеблишмент считает близким по духу[981].

Эта статья, однако, не ставит цели установить прямое влияние. Эразмовские черты «Москвы – Петушков» вовсе не обязательно представляют собой сознательное подражание или намеренные аллюзии. Они говорят о воссоздании литературного модуса, который Ерофеев мог воспринять не только непосредственно из «Похвалы глупости», но и от многих других писателей, продолжавших традицию эразмовской иронии (особенно от Рабле, Стерна и Честертона). «Похвальное слово заимодавцам и должникам» Панурга в третьей книге «Пантагрюэля», например, показывает, с какой легкостью может быть приспособлена под иные цели риторика Стультиции: здесь не растяжимое понятие глупости, а идея займа и долга – та copula mundi

, которую использует Рабле[982]. В «Москве – Петушках», как я намерен показать, эту роль выполняет алкоголь.

Сходство между «Похвалой глупости» и «Москвой – Петушками» сложное и неоднородное, поэтому нижеследующее сопоставление состоит из пяти разделов. Сначала я рассмотрю те черты исторического и биографического сходства, которые привели Эразма и Ерофеева к сопоставимому литературному труду и принятию личины дурака-эрудита. Затем я обращусь к жанровому, формальному и риторическому сходству, при помощи которого эразмовский синтез шутки и серьезности проявляется в «Москве – Петушках». В разделах 3 и 4 я рассматриваю эразмовский подход Ерофеева к общим темам, символам и мотивам – уделяя особое внимание любви и выпивке, топосу theatrum mundi, посредническому влиянию Сервантеса и тем ценностям, которые проистекают из ерофеевской игры с парадоксами. Наконец, я рассмотрю источники эразмовской иронии в трудах Платона и Николая Кузанского, чья доктрина «ученого незнания» и «соединения противоположностей» проливает свет на философские и эстетические основания «Москвы – Петушков».

1. Ученые как дураки