Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Так, если говорить о последней, необходимо обратить внимание на то, что на страницы записных книжек Ерофеева выписана реплика морского царя из былины А. К. Толстого «Садко»: «Но печени как-то сегодня свежо, / Веселье в утробе я чую»[1229]. Очевидно, что эти слова заинтересовали автора каламбурным алкогольным прочтением. Не менее актуальными могут быть и (ново)крестьянские поэты: по записным книжкам видно, что Ерофеев выписывал в дневники имена Сурикова, Клюева, Клычкова, Есенина и др. Из 28 документов в поэтическом подкорпусе НКРЯ, в которых упоминается имя «Садко», авторами 15 являются названные четыре поэта: это цикл Сурикова «Садко», состоящий из двух былин, 11 стихотворений Клюева, где в разных контекстах появляется имя былинного героя, стихотворение Клычкова «Садко», непосредственно воспроизводящее сюжет новгородской былины, и стихотворение Есенина «Марфа-посадница». Большинство этих текстов связано с переосмыслением устной народной традиции. Скорее всего, Ерофеев не мыслил источники цитат иерархически, и для него одинаково важными были как серьезные произведения искусства (опера Римского-Корсакова), так и низовые жанры (похабные песни), но также и в целом любое другое искусство – скучное, пошлое, малоизвестное; если оно замечалось как подходящий дискурсивный резервуар, из которого можно было взять себе какую-то его долю, чтобы впоследствии смешать все в одном языковом котле, то в дело годились любые тексты.

Семантический эффект шампуня «Садко – богатый гость» вкупе с эффектом от ругательного названия коктейля распространяется на другие ингредиенты, которые по отдельности могли бы и не прочитываться подобным образом, но, будучи помещенными внутрь «тесноты коктейльного ряда», начинают семантически заигрывать с читателем.

В «комплект» к шампуню прилагается «Резоль для очистки волос от перхоти» – еще один компонент, связанный с волосами. Под влиянием былинного контекста в сознании читателя может каламбурно всплыть образ былинных героев с длинными волосами, требующими ухода.

«Тормозная жидкость» также ассоциативно связана с маскулинностью: это и атрибут автомобильной индустрии, а также нечто, способствующее «торможению» фантастической реакции на выпивание коктейля (об этом см. ниже) – вспомним закрепленный в узусе императив «притормози», обращенный к чересчур вспылившему человеку.

«Дезинсекталь для уничтожения насекомых» комично связан с образом жизни большинства героев былин, которые ночуют в поле и, соответственно, нуждаются в дополнительной защите от гнуса. Кроме того, важна и семантика желания «уничтожить», являющегося одной из черт стереотипической маскулинности. Борьба с насекомыми гротескно связана с «борьбой за освобождение человечества», как автор характеризует коктейль, – речь как будто идет об одной и той же борьбе, но одна осуществляется на макро-, а другая на комическом микроуровне.

«Клей», вероятно, служит для закрепления ингредиентов, как лак в двух предыдущих коктейлях.

Наконец, эстетика напитка усиливается регламентацией рецептуры, которая заключается в том, что «все это неделю настаивается на табаке сигарных сортов»: сигара в культуре является атрибутом скорее мужского, нежели женского облика.

Напоследок стоит обратить внимание на финал размышлений о «Сучьем потрохе»:

Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет.

А. Плуцер-Сарно справедливо усматривает в этом фрагменте аллюзию на текст Евангелия[1230]

, однако в дополнение к новозаветному подтексту можно отметить мотив появления неестественной богатырской силы, коррелирующий с семантикой маскулинно-фольклорного напитка.

Итак, «Сучий потрох» – «былинный» коктейль, в котором к фольклорности примешана новозаветность; он транслирует маскулинную эстетику и обращен скорее к темам физиологического дискомфорта и физической силы, чем к воспетой в поэзии женской телесности, как в «Слезе комсомолки».

* * *