Венецианская блудница

Топот шел со стороны развилки, куда ему ползти еще не менее часу. Сумерки сгущаются, однако он сможет разглядеть верховых, крикнуть… если поймет, что пущей опасности нет. Никакого вероятия, что это подмога из дому: прошло не более двух часов, как он уехал, Александра еще не могла его хватиться, Лямин тоже не подозревает дурного.

Кто же это идет по степи наметом? Не ватага ли разбойничья, по весне пуганая, вновь собралась да снарядилась в набеги? Все ближе, ближе… так несутся, что и мимо вихрем пролетят, ни он их толком не разглядит, ни они его не заметят. Может, оно даже к лучшему, конечно…

И тут, к изумлению князя Андрея, топот замедлился, а потом задыхающийся голос крикнул:

– Зажгите факелы! Темнеет! И глядите по сторонам: может быть, этот ирод князя на скаку из повозки выбросил!

Князь Андрей был так изумлен, узнав голос своего старосты Митрофана, что потерял голос и едва успел позвать на помощь, прежде чем верховые снова пали в рысь.

С непостижимым чувством подъезжал он к своему дому! Его княгиня вернулась невредима – это главное, ну а если на балу у Шишмарева что-то и приключилось, никто из дворни об этом не ведал. Они только рассказали, что Александра Сергеевна в сопровождении графа Лямина явилась домой в смертельном беспокойстве и, не найдя князя дома, упала без чувств, ну а придя в себя, объявила, что с ним несчастье и пускай дворня немедля отправляется искать своего барина по пути в имение Казариновых, да глядит в оба, потому что князь не иначе сделался жертвою злобного заговора. То есть нашли его не случайно, и у князя Андрея заходилось сердце от восторга, что причиной сего стала любовь Александры. Его несравненной, обожаемой жены!

Скорее воротиться. Скорее дать ей знать, что беспокоиться более не о чем, что они снова вместе!

Сначала он хотел отправить верхового вперед, известить о своем спасении, а потом понял, что не может никому уступить этого счастья: первым увидеть ее глаза, еще влажные от недавно пролитых слез, – ее глаза, в которых вдруг солнцем вспыхнет любовь!

Он взгромоздился на лошадь Северьяна, который, конечно, был тут же, и, забыв о ране, погнал так, что дворня отстала от него. Первым влетел во двор, рухнул на руки Ульяны и был тут же облит ее радостными слезами.

– Слава богу! Слава богу! – бормотала Ульяна. – Княгиня уж прямо не в себе. Порывалась ехать за вами, да мы с графом чуть ее отговорили. Граф-то погнал снова в Шишмаревку, хозяина к ответу требовать, а княгиня вам подмогу послала. Ну идите, идите уже к ней! Ой, да вы ранены!

– Ништо, – успокоил сестру князь Андрей. – Это все после. Страшное позади…

«Худшее впереди», – едва не сорвалось с языка продолжение старинной присказки. Вот уж глупости!

Князь Андрей заковылял по дому. Ульяна порывалась помочь, но он отвел ее руки. Вот сейчас… еще три комнаты пройдет и увидит ее… Почувствовав, как желание распирает тесные кюлоты, шутливо погрозил себе кулаком. Ну что же, что ранен! Он и на смертном одре не перестанет мучительно и страстно жаждать этой женщины. Он осушит ее слезы поцелуями, он сейчас заставит ее забыть обо всем на свете своими объятиями…

Дверь в опочивальню закрыта. Потянул осторожно, чтобы не скрипнула.

Темно, тихо. Только лампадка чуть светится да шелестит слабый невнятный шепот: «Dio mio, santa Madonna! Salvare lui! Ridate lui, Dio mio, punire io!..» [52]

Князь Андрей, еще не забывший школярскую латынь, слушал в недоумении. Жутко вдруг стало от этого шепота на чужом языке, этой тьмы, в которой словно бы затаились призраки.

Все было не так, как он ждал, поэтому голос его прервался, когда он позвал:

– Сашенька! Что…

Она обернулась, и бездна печали открылась князю Андрею в ее темном взоре. Ни радости, ни любви не увидел он на милом лице – только безмерную муку.

– Вернулся… – прошелестели ее губы.

– Вернулся! Не плачь, я вернулся к тебе!

– Нет, – качнула она головой. – Не ко мне. Не ко мне!

Часть VI

СЕСТРЫ

30

Ключ со львиной головой

Сказать, что Александра была счастлива, значило не сказать ничего. Время перестало для нее существовать, обратившись в некую самосветную пряжу, которую она начинала ткать каждое утро, сплетая сверкающее полотно своей любви, а ночью тайком, как Пенелопа, эту ткань распускала, отвлекая от повседневности, вновь и вновь возвращая возлюбленных к чуду их любви, свободной от забот и подозрений. Чудилось, вступив через золотые ворота Венеции, Александра каждый день пьет легкое, сладостное вино. Это было вино безграничного счастья, восторга, умиления, радости, открытия нового мира – и в то же время забвения. Забвения прошлого. Все, что осталось позади, все пережитое медленно обращалось в дым, и если трезвый день порою вонзал ядовитые иголочки в сердце, то вечер, когда она засыпала в объятиях Лоренцо, и утро, когда Лоренцо просыпался в ее объятиях, были надежным противоядием.