Венецианский бархат

Полагаю, венецианцы похожи на воду, на которой живут: они очень чувственны в своих манерах и вечно жестикулируют, плавно и неспешно, над своими гладкими камнями и перилами, получая от этого невыразимое удовольствие. Настроение их меняется в зависимости от приливов успеха и счастья, света и тьмы. Огромное влияние на них оказывает город: да и разве может быть иначе? Жить в таком удивительно поэтическом месте, полном окон, воды и отражений!

Признаюсь Вам, что и сам я не остался равнодушен к сладострастной чувственности города. Я ощущаю, что любовь к Венеции поселилась в моей душе, где не должно быть места для любви к городу. Но, боюсь, мой энтузиазм по поводу моего нового дома уже утомил Вас, поэтому я умолкаю. Прошу Вас передать эти известия моим родителям, когда Вы увидите их в воскресенье в церкви. На следующей неделе, когда у меня будет больше времени, я напишу им. Меня зовет Люссиета. Моя маленькая конфетка! Она олицетворяет собой качество, которое я могу описать лишь как «сговорчивость», отчего все живые существа, включая меня, склоняются к ней в ожидании удовольствия, которое она доставляет неизменно. Что до меня, то она согревает мое сердце, как горячее пиво! Иногда, завидев ее, я просто воздеваю руки, подобно святым старцам в молитве, и говорю себе на своем новом языке: «Ecco qua! Un miracolo!»

[58]

Конечно, Вы можете сказать, что я до сих пор живу в идолопоклонническом состоянии новобрачного, но я почему-то совершенно уверен в том, что эта благословенная пора будет длиться вечно.

Все это появилось у меня только потому, что Вы помогли нам приехать в Венецию. Я буду всегда от всего сердца благодарить Вас за то, что Вы отправили нас сюда, падре Пио, всегда.

* * *

Восемнадцатого сентября 1469 года Collegio Венеции даровало Иоганну фон Шпейеру исключительное право печатать письма Цицерона и «Естественную историю» Плиния «самым красивым из возможных шрифтов». Штрафы и конфискация защищали это право, если какой-либо иной коммерсант вздумает выступить в роли его конкурента.

Иоганн еще не до конца осознавал, чего добился, но немецкие купцы, обступившие его в fondaco, чтобы взглянуть на документ, хлопали его по плечам и пожимали ему руку. Они вслух читали имена Consiliari[59]

: Ангелус Градениго, Бертуччи Контарено, Франциск Дандоло, Якоб Маурецено, Ангелус Венерио – более благородных фамилий в Венеции не существовало.

Маленький человечек, кривоногий и косолапый, похожий на таксу, попытался протиснуться к нему сквозь толпу. Немцы невозмутимо сомкнули ряды, встав плечом к плечу и не пуская его вперед. Послышалось жалобное хныканье, возникла непонятная суматоха и давка, и внезапно его рябое личико и одно ярко-алое ухо на мгновение показались на уровне пояса двух немцев. Голову его прикрывал капюшон накидки.

– Кто это? – с отвращением поинтересовался Венделин. – Я имею в виду, кто он такой?

– Шпик священников из Мурано, – прошипел какой-то купец. – Сама мысль об этой монополии им ненавистна. Если только речь идет не о Библии, причем латинской, то сама идея книгопечатания вызывает у них лютую ненависть.

* * *