Венецианский эликсир

Позже я поняла, что в нашей труппе было несколько мужчин и женщин, которые занимались тем же, что и я. Из нас, венецианцев, получаются очень хорошие шпионы-любовники. Узнав, что мы из Венеции, люди начинали хвастать перед нами и делиться секретами. Наши жертвы часто описывали, какие их особые навыки могли бы уравнять нас с ними, дали бы им право на любовную связь с нами. Очень часто случалось так, что именно эта информация нам и требовалась.

Иногда мне даже нравилась эта работа. Со своим возлюбленным я привыкла во всем ему потакать, потому эту сторону работы воспринимала спокойно. Я начала коллекционировать победы в любви. Боль от того, как поступил со мной возлюбленный, притуплялась с каждым новым любовником и его горячими заверениями в вечной любви. Даже если мне не нравился мужчина, я заставляла себя, напоминая, что в его глазах выгляжу ангелом во плоти. После оскорблений возлюбленного у меня появилась тяга к мужскому восхищению.

Я всегда расставляла три красивых стула по разным сторонам кровати, в какой бы комнате мы ни предавались любовным утехам с моим очередным воздыхателем. Это должно было мне напоминать, если я вдруг потеряю голову, что у меня не роман с этим человеком, что я просто выполняю порученную мне работу. Эти три стула символизировали трех венецианских инквизиторов. Я хотела, чтобы они видели, к чему мне приходится прибегать, чтобы добыть для них информацию, которая придает им вес в мире за стенами Венеции.

Какие только отчеты я посылала, какие секреты выведывала! Я была уже далеко, прежде чем раскрывался очередной обман. К тому времени как было найдено тело прусского генерала с горлом, перерезанным стилетом, я уже была в Санкт-Петербурге, щекотала белое брюхо огромного русского генерала и узнавала все о торговле соболями, которая кормила его армию.

Все это я записывала, запечатывала и отправляла в Венецию. Я была предприимчивой, послушной и чертовски удачливой.

Я проработала шестнадцать лет. Если бы меня посадили в тюрьму за увечья, причиненные монахине, я бы к этому времени уже вышла на свободу и снова стала хозяйкой собственной судьбы.

Мне было неприятно сознавать, что Совет до сих пор не доверял мне, потому за мной повсюду шлялся их собственный шпион, Маззиолини, который, подобно тени, следовал за мной из города в город и, несомненно, отправлял собственные отчеты с тем же курьером, что и я. Никто из других актеров не был обременен подобным шпиком. Мне было горько от того, что это значило.

Если бы не присутствие Маззиолини, я была бы почти счастлива. Я представляла, что занимаюсь этим делом по собственному желанию, что это мой выбор. Мне казалось, что, оставшись в Венеции и ведя жизнь, приличествующую моему положению, я была бы менее свободна. Спустя годы присутствие Маззиолини стало напоминать мне решетку на окне в келье монастыря. Он не давал мне забыть, что у меня было не больше свободы выбора, чем у монахини, я не вольна была решать, где жить, как жить, с кем проводить время. Он неустанно следил, чтобы мое отвращение к себе никогда не угасало. Он всегда мог сказать какую-нибудь колкость о моем очередном любовнике, на которого пал выбор моих хозяев, чем отравлял все удовольствие, которое я могла бы получить от этой связи. Маззиолини презирал русских, французов, испанцев почти в равной мере. Но больше всего он ненавидел англичан, и, когда я спала с одним из представителей этой островной нации, я ощущала не только его презрение, но и жалость.

Я чувствовала себя в ловушке, несмотря на роскошь и все выгоды, которыми пользовалась. Очень скоро я поняла, что могу попросить любую одежду, какую захочу. Без вопросов, с невероятной скоростью, мне поставляли самую изысканную пищу и напитки.

Но я была бедна, несмотря на все наряды и роскошные апартаменты, бывшие к моим услугам. Мне давали лишь небольшие суммы денег наличностью перед каждым новым заданием. В каждом новом городе Маззиолини предварительно арендовал для меня роскошный дом, нанимал слуг, которым платил баснословные деньги, чем покупал их жадные, низкие душонки. В качестве лишней меры предосторожности новых слуг нанимали каждые несколько месяцев. Таким образом никто из них не успевал подружиться со мной и задумать побег. У меня никогда не было своего экипажа или документов на другое имя, кроме Мимосины Дольчеццы.

Когда от Маззиолини пришло письмо, что я должна в три дня покинуть Лондон (они только собирались в Лондон), меня поначалу задел его высокомерный тон. Совсем недавно он оставил меня на несколько дней, оставив на попечение венецианской служанки. Я знала, что его отъезд может означать только одно — он организовывает мне жилье в другом городе. К счастью, служанка оказалась пьяницей и я могла себе позволить немного больше свободы, чем обычно, потому новость о возвращении в жесткие рамки, которыми была опека Маззиолини, опечалила меня.