Венгерская рапсодия

Не думаю, чтобы он и раньше называл меня Мэл. Обычно это полное имя, и каждый слог четко произнесен этим его сладким голосом… хотя, конечно, я знаю, что не об этом мне сейчас следует думать. Подумать мне сейчас следует о его последнем комментарии, который, безусловно, меня остудил.

Он такой переменчивый. Сначала называет меня вульгарной, а в следующую секунду пытается стать моим добрым приятелем. Потом мы снова вспоминаем про вульгарность, я почти уверена, что он только что назвал меня жирной.

– Вот уж спасибо! – говорю я, в основном потому, что не могу подобрать слова.

Я просто блуждаю в его лабиринте и чем дальше захожу, тем сложнее мне в нем ориентироваться.

– Ох, – говорит он, и подавленность еще сильнее проявляется на его лице, рука спадает с лица, и он практически тянется ко мне. – Ох, нет-нет-нет, я не имел в виду…

– Что я бегемот?

– Боже, нет! Я хотел сказать… сказать… понимаешь.

Хотела бы я понимать. Непонимание, ясно написанное на моем лице, казалось, окончательно его довело. Он даже запустил руку в волосы, словно ответ где-то в глубине этих густых волн.

– Ты правда заставишь меня это сказать? – спрашивает он, словно это жестоко с моей стороны.

Кажется, что он почти страдает, что рука в его волосах сжимается в кулак, но я все еще не знала, как ему помочь, даже после этих слов.

– Понимаешь, твое лоно…

Интересно, в этот свой Библейский колледж он ходил году в 1955-м?

– Тебе не нравится мое лоно? – спрашиваю я.

Хотя, признаюсь, теперь я намеренно немного издевалась. Вся ситуация становилась комичной, забавно смотреть, как он нервничает, не может подобрать слова, чтобы выразить то, что совсем не хочет озвучивать.

– Боже, нет, конечно, не ненавижу. Мне очень нравится… то есть, не нравится. Просто твой купальник очень… очень откровенный, так? И слишком хорошо видно… ложбинку.

– Так ты ненавидишь ложбинки?

Его губы вытянулись в неприятную тонкую линию, которая мне была так хорошо знакома. Однако, должна признаться, она изменилась. По-моему, я даже уловила легкий оттенок веселья в его туманном взгляде.

– Ты ведь со мной флиртуешь.

– Может, немного, ты же назвал меня вульгарной.

– Извини, знаешь, ты совсем не вульгарная, – он замолкает, когда я подхожу чуть ближе. – На самом деле, я всегда считал тебя милой.

– Ах, это очень приятно, Арти, – отвечаю я, клянусь, я не собиралась так загадочно понижать тон, как будто я вообще не говорила «приятно», как будто я произнесла что-то другое. – Но думаю, ты как минимум в два раза лучше меня.

Я не ожидала, что он приоткроет рот, как только я это скажу. Но он это сделал. И это было очень специфично, так, словно он ждал, пока что-то проскользнет между его губами. Может, палец, а возможно, язык.

– Ты правда считаешь меня милым? – спрашивает он, хотя и так прекрасно знает ответ.

Он ведь знает? Прежде чем он начал всю эту неловкую ситуацию, я иногда ловила себя на том, что смотрю на его лицо. На его пухлую верхнюю губу, и как часто кажется, что она слегка заворачивается внутрь. К тяжелой нижней челюсти, а потом, ох, потом… эти глаза. Они отличают его лицо от лица младшего школьника и добавляют чего-то, о чем говорил Джеймс, рассказывая про свою семью. Его бабушка и дедушка родились в каком-то холодном отдаленном месте, типа Сибири, и именно об этом я вспоминаю каждый раз, как смотрю в его глаза.

Что-то отдаленное и холодное, но какое же красивое.

– Разве тебе девушки постоянно об этом не говорят? – спрашиваю я, плавно подбираясь еще ближе – достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание на своем лице и видеть его пристальный, неожиданно сверлящий меня взгляд. – Должно быть, ты постоянно это слышишь.

– Обычно я не оказываюсь достаточно близко, чтобы спросить, – говорит он, но для меня это не ответ на вопрос: достаточно пространно, чтобы я смогла протиснуться, и достаточно узко, чтобы я всерьез об этом задумалась.

Я просто говорю.

– Ты сейчас достаточно близко ко мне.

Он почти закатил глаза.

– Да, и от этого у меня испарина по всей шее.

– Может, здесь просто слишком жарко, – говорю я.

Не понимаю, в кого я превращаюсь, мой голос вдруг странно понизился, несмотря на все мои старания этого избежать, и, по-моему, я не могу повлиять на то, что моя грудь продолжает подниматься и опускаться уж слишком, так что моя и так не особо скрытая ложбинка еще сильнее бросалась в глаза.

– Нет, – сказал он сквозь нечто большое и липкое в горле. – Уверен, что ты первая.

И то, что происходит со мной, – то, что делает мой голос низким, а взгляд томным, оно тоже усугубляется. К этому добавляется неожиданное тепло, разливающееся в груди и неумолимо опускающееся ниже, прежде чем добраться до самого неподходящего.

До низа живота. Точнее, знаете… еще ниже.

– Тогда, может, мне уйти? – говорю я, но тут начинается самое смешное.

Когда я собралась вылезти из воды, он выглядел почти расстроенным. Расстроенным и что-то еще…

Думаю, мучающимся.