Венгрия за границами Венгрии

В следующем сборнике «Звериные языки, звериные стихи» (2007) Золтан Немет словно бы «сменил тему». Однако «детскость» этой книги обманчива: за игривыми жизнерадостными стихами о животных и рассказами, откуда взялись их названия (откровенные псевдоэтимологии), вновь скрывается изобретательная языковая игра, попытки деконструировать привычные языковые приемы и создать иллюзию «детской речи». В сборнике «Территория счастья в челночном механизме» (2011) автор делает окончательный выбор в пользу свободного стиха, границы которого «определяет лишь ритм фразы и мысли». Длинные (иногда по пятнадцать страниц) стихотворения больше похожи на вербатим живой речи, чем на классическую венгерскую поэзию, что не мешает им оставаться в тесной связи с венгерской литературой — Немет не случайно проводит через весь цикл метафору «возлюбленная Чата» (имеется в виду венгерский прозаик начала XX в. Геза Чат). Самым частотным словом в этом цикле стало слово «боль» — боль тела и души, боль от невозможности любви и превращения ее в «автоматическое наслаждение».

В 2014 г. вышел сборник «Кунсткамера», фрагменты которого представлены в данной антологии. По собственному признанию автора, толчком к написанию этого цикла стало посещение петербургской Кунсткамеры и знакомство с коллекцией заспиртованных уродов: колбы с инвентарными номерами словно содержат человеческие судьбы и страсти, фиксируют фантомные боли и пограничные ощущения.

Вступление: Оксана Якименко

Кунсткамера

1.1.1.4.

Три следа на снегу — хромая собака.

Бескровное, безволосое бегство.

Фантомные боли, острый, твердый лед.

До крови он царапает незащищенные ноги.

Куда ведет четвертый след?

3.7.2.5.

Мы целовались.

Будто лезвие бритвы

целовали мы

с двух сторон.

1.1.1.3.

На заборе воробей.

Покачивается.

Полночь еще не наступила.

Сухой кашель за окном.

Не слышен.

7.7.3.3.

Она рожала в три приема:

внутренние органы, скелет

и мышцы.

Затем на рукодельном столике

она смастерила себе

ребенка.

1.1.1.7.

Одним-единственным пальцем прикасается

                                                          она к шторе.

Всегда одним и тем же пальцем.

В вазе цветок, с трех дня солнце светит.

Мебель под махагон, происхождение неизвестно.

Есть один путь, муравьи шествовали по нему летом.

Она еще не знает об этом, но уже ищет.

2.2.4.3.

В марте снова смерть одна смерть.

Длиннее становятся тени.

И этому месяцу ты не нужен.

Он делает свое дело.

2.3.2.5.

Пока еще подоспеет нарезанный хлеб.

Остывшая ложка тем временем скребет по тарелке.

Грязно-белая, замытая посуда.

Никто не услышит.

5.1.1.2.

Если нагноится, будет больно.

Нет нагноения, немая одышка.

6.1.1.8.

Затем я понял, надо есть.

Приготовил себе.

Вопросы, на которые никогда не будет ответа.

Белые стены, робкое покрывало.

9.2.74.

Бессилие спаривающихся животных.

Два мясистых пальца.

Мягкое прищелкивание,

проклятие нежности.

Хрип и смертный крик,

бессилие

и терпение

человеческого слуха.

9.4.1.1.

Немой

крик рыбы, выброшенной на берег,

глухая немота.

9.9.2.6.

Четыре года сползает

брошенное женское платье

с кухонного стола.

Можно подсчитать,

через сколько лет оно упадет

на неподвижный

стул.

8.9.3.3.

Страдание,

которое сбивает с ножек насекомое

                                            в хитиновом панцире.

Дымящееся нежное мясо

отстает от кожи,

и, покоряясь гравитации

ужаса,

обмякшая голова поворачивается,

оставляя маску.

4.1.3.5.

Трапеция,

которая всю свою жизнь

старается, чтобы из нее

получился круг.

2.1.2.6.

Окоченелый пейзаж.

Нервный,

от горизонта до горизонта

натянутый лед

пытается говорить.

3.2.2.6.

Стыд, который медленно

скрючился, и ложка,

которая уже свое съела.

Ночью я просыпаюсь от голода,

но натянутые поводья

разваливаются надвое.

3.2.2.7.

Одна-единственная лампа пронзает темноту.

Солнце не знает о ней,

сейчас оно на другой стороне Земли,

во тьме.

3.2.2.10.

На пляже

среди обнаженных тел

он считает травинки.

На четвереньках, медленно продвигается вперед.

Каждую неделю начинает снова,

чтобы удостовериться.

3.2.3.5.

Из груды листов

собери мне обратно

дерево.

Вот так.

Теперь ты

можешь остаться.

4.4.3.9.

Я лежу на кровати.

Я гуляю.

4.4.4.1.

Он заметил гвоздь у себя в затылке.

Мать вбила его

еще во время родов.

4.4.4.2.

Если ты одновременно пишешь обеими руками,

ты пишешь одно и то же?

4.4.4.3.

С трехлетнего возраста непрерывно,

без остановки я веду счет

всем своим шагам и вздохам.

4.4.4.4.

Она ровно так сидит на стуле,

как она сидит на стуле.

Но определение

все еще неточно.

5.5.6.4.

Квартира безмолвно страдает

вокруг нас.

6.1.2.1.

Еще светлее

светлого:

светлее,

чем тот свет,

от которого слепнут.

Все напрасно.

5.5.6.9.

Семнадцать лет я стригу

и прилепляю свои волосы

на лестничный спуск.

Семнадцать лет.

Ты знаешь, как это?

Семнадцать лет я состригаю волосы

с рук и ног,

и прилепляю на стену,

от потолка до пола,

по периметру.

Ты знаешь, как это?

Семнадцать лет я отстригаю свои волосы,

и прилепляю к оконной раме.

8.2.2.2.

Край бокала горький,

поскольку я заглатываю обратно

собственный язык.

Горький и бесконечный.

8.2.2.3.

Звуки,

они исчезли прежде,