Верь людям

— До чего вы, старые чертяки, на деньгу жадные. Просто удивительно. Только о деньгах и думаете!

— А тебе деньги нипочем? Не нуждаешься?

— Нуждаюсь. Только я, когда провал закладывали, про деньги совсем не думал.

— И я не думал. Потому что в большом азарте был. А теперь поостыл и вспомнить пришлось. Фуражка-то у меня, милок, сгорела или не сгорела? Как же я теперь к старухе без фуражки явлюсь? Не-ет, мне денежки нужны…

Старик тоненько и хитро засмеялся, теребя убереженную от огня бородку, даже не утратившую своего огненно-рыжеватого блеска.

Смотрел на него Антон и понять не мог: не то в самом деле старик так жаден на деньги, не то просто притворяется, хочет в чем-то проверить Антона. Хотелось ему еще поспорить со стариком, но у входа в цех в гурьбе рабочих показался сменщик Василий Журавлев, и Антон поспешил ему навстречу, чтобы рассказать о событиях ночи и вместе с ним загрузить шестернями уже разгоревшуюся печь.

НИКОЛАЙ ГОЛОЩАПОВ

Голощапов Николай Петрович родился в 1926 году. Первый рассказ «Проездом» был опубликован в 1958 году в журнале «Урал». Печатался также в журналах «Молодая Гвардия», «Смена», «Огонек».

В 1959 году в Свердловске издан отдельной книгой рассказ «Прямо через поле». В минувшем году в Челябинске вышел сборник рассказов «Двое на рассвете».

Член Союза советских писателей.

СЕРЕБРЯНЫЙ МОСТ

Рассказ

1

Бригада уезжала в полдень.

К автобусной остановке шли гурьбой. Сквозная пустынная улица казалась белой от зноя. Зной сушил гортани, ребята шагали молча и тяжеловато. Андрюшка Зайцев плелся впереди, тянул равнодушно:

Там в гавани, далекой гавани,Там корабли зажгли свои огни…

Деревянный, с близкими окраинами, городок не вызывал любопытства. Они шли по нему будто старожилы, не оглядывая домов, на которых красовались резные наличники, ажурные, кружевные подзоры, а на окнах млели сквозь тюль огоньки герани. У каждого дома — сиреневый палисадник, кустистый и блеклый от пыли, с желтоствольными акациями, с тополями, густо метелившими в июне пуховыми хлопьями: нельзя бывает открыть окон. У палисадников хохлились куры, глаза их застила белая пленка.

Все было знакомым, словно бы виденным до приезда, и от того, наверно, Платону Бахрушеву казалось, что городок неподвластен времени, напоен густой и тягучей дремой, и дрему эту источают темные, сморщенные бревна вековых крестовиков, хотя подкатывалась середина лета, и белесые, горбатые улицы томились с утра и до самого вечера под пустым и блестящим небом.

Странно было думать, что где-то за горами, похожими на верблюжьи горбы, стальные пути громыхающих поездов и города, серебряные в зное и бронзовые от меркнущего предвечерья.

Там в гавани, далекой гавани,Там корабли зажгли свои огни…

Андрюшка тянул тоненько и раздумчиво, не слушая себя. На перекрестке он свернул к Громотухе — ледяной речушке с галечным дном и гнутым стеклом воды там, где выступают зеленые камни. Ребята направились следом и, когда остановились на берегу, посмотрели, как Громотуха, залитая светом, качает блики на швеллерах узкого подвесного моста. Пешеходный мост был еще не крашен — в лишаистом налете ржавчины, синих жгутах электросварочных швов — и все-таки выглядел легким, почти невесомым. Иллюзию невесомости создавали двухдюймовые растяжки. По ленивой дуге они шли над рекой и стремительно сбегали от трубчатых столбов к швеллерам. Андрюшка поцокал языком, будто дивился на дело чужих рук.

— Вот это геометрия! — он пружинисто ступил на металлический настил, и под его тяжелым шагом мост по-живому вздрогнул, а от стальной подковки на каблуке покатился легкий, певучий гуд. Андрюшка рассмеялся, покрутил пальцем у виска:

— А твой совнархоз, Платоша, на уровне. От сердца к сердцу напрямик, с материка на материк!..

Ребята рассмеялись, словно сказанное Андреем имело еще и другой, понятный только для них смысл. А Платон нахмурился, подошел к помощнику и опять заговорил о том же, о чем они договорились еще в гостинице:

— Приеду в понедельник. Дело не оставишь. Ты и сам понимаешь отлично, — он чуть сердился, будто ждал возражения.

— Понимает, бригадир, он все понимает, — ответил за помощника веселый Зайцев и опять запел:

Я буду ждать, я буду Билли верной,Пусть Билли крепче ставит паруса…

Все опять рассмеялись не обидно, а помощник не возразил, улыбнулся молча. Платон Бахрушев совсем сердито посмотрел на Зайцева. Тот достал пачку «Севера», протянул ее всем:

— Пошабашим на прощанье.