Вера в чудеса

Воропаев смотрит на меня с сомнением, но тут в нашу сторону летит стеклянная бутылка, которая по счастливому стечению обстоятельств пролетает в паре сантиметров от головы Воропаева. Его это побуждает к действию наконец-то. Потому что он подходит сзади к Давлатову и сильно и точно бьет того по затылку. Давлатов начинает падать на пол. А вот туда падать нежелательно, поэтому я кричу:

– Держи его!

Воропаев успевает поймать Давлатова до встречи с жестокой реальностью, то есть с осколками и острыми деревяшками.

Я наблюдаю милую картину: посреди Мамаева побоища Воропаев стоит и держит под мышки Давлатова. Взглядом цепляю настенные часы – три часа ночи. Круто, чё.

Продолжая их рассматривать, борюсь с двумя противоположными желаниями – остаться стоять и посмотреть, что Воропаев будет делать со своим драгоценным шефом, и пойти помочь перенести тело отчима в более комфортные условия. Человечность во мне побеждает благодаря тяжелому вздоху Воропаева:

– Всё, он теперь меня точно уволит!

Не удержавшись, ехидно интересуюсь:

– А Вы думаете, он вспомнит, что случилось? Сколько он выжрал сегодня? – а потом деловито продолжаю, – А он кабинет тоже разгромил?

Воропаев отвечает:

– Нет, не успел.

Облегченно вздыхаю, тащить этого племенного быка на второй этаж у меня нет никакого желания. Хорошо, хоть Матвей не проснулся!

– Надо его туда отнести. А завтра проспится, тогда и видно будет.

Потом задаю тот вопрос, что вертится на языке:

– А с чего дебош-то?

Потому что хоть отчим и специфический фрукт, но такое я вижу в первый раз. Хочется, чтобы и в последний. Но тут Воропаев отводит глаза и начинает заметно нервничать. Ох, не нравится мне это все.

Я приближаюсь к мужчинам, подхватываю Давлатова за ноги, и мы относим его в кабинет. Благо, что девочка я спортивная. Но он все-таки тяжелый, гад. Там пристраиваем уважаемого Сергея Владимировича на диван для ночлега. И тут Воропаев непонятно у кого спрашивает:

– Может, его раздеть.

Я глубокомысленно изучаю мужскую фигуру.

– Лично я его без одежды не очень хочу видеть. Но если Вы хотите лицезреть своего любимого шефа без штанов и в беспомощном состоянии, то мешать я Вам не буду. Только выйду.

– Ладно, тогда и так сойдет – печально вздыхает Воропаев.

Я высказываю следующее соображение:

– Вот только пледиком его прикрыть не помешает. А то, не дай Бог, до утра проснется.

Я приношу плед, Воропаев укрывает им Давлатова и, убедившись, что, тот нормально дышит, мы выходим из кабинета.

Воропаев интересуется у меня:

– А что с гостиной делать?

– В три часа ночи? Ничего. Завтра день будет.

А сама думаю, что неплохо будет любимому отчиму показать наглядно, к чему приводит злоупотребление спиртными напитками.

Сейчас меня занимает другое.

– Из-за чего это произошло? – спрашиваю у Воропаева.

Тот начинает мяться.

Я прикрикиваю:

– Ну?

Он, не глядя мне в глаза, выпалил:

– Дина Витальевна в коме.

Вроде бы простая фраза, и смысл ее тоже ясен как свет. Но все, что я могу, это тупо переспросить:

– Мама?

Нет, это не может быть правдой. Мама, она должна вернуться из больницы. Я... я, кажется, забываю, как нужно дышать. Я не могу, не хочу остаться одна! Мне всего пятнадцать!

Шепчу пересохшими губами:

– Как это произошло?

Воропаев сбивчиво объясняет:

– Осложнения при родах. Стали срочно делать кесарево. В общем, пока делали, остановилось сердце. Его запустили... Но не сразу. И вот кома.

За этими словами меня накрывает – она просто сейчас умирает. И ничего нельзя сделать.

А Воропаев тем временем добавляет:

– И еще, Лен. У тебя теперь есть сестра.

Я не могу сейчас воспринимать что-нибудь кроме новостей о маме.

Я не знаю как, но мне удается взять под контроль свой голос:

– Мне нужно побыть одной.

Как во сне бреду к себе в комнату, сажусь на кровать и сижу, сижу. Из головы выветрилось все. Из сердца вытянуты все чувства.

Я выпала из времени. И не знаю, как быть дальше.

Но беда в том, что это "дальше" существует. И я не одна. Есть Матвей, есть сестра, у которой пока еще нет даже имени. И есть отчим. Но непонятно, насколько на него можно положиться в кризисной ситуации.

Если предположить само худшее, детдома я не боюсь. Я не верю, что дядя Леша допустит это. Но как быть с Матвеем и сестренкой? У них есть отец. Только вот готов ли он им быть? А от его желаний тоже уже ничего не зависит.

Пора этого небожителя привести в чувство. Потому что все получилось, как получилось. И что будет дальше, не ясно.

С этой мыслью я сворачиваюсь в клубок и проваливаюсь в тяжелый сон.

На утро звоню классному руководителю. В лицей сегодня не пойду. Мне очень трудно выговорить в одном предложении слова "мама" и "кома", но я справляюсь и с этим. Слава Богу, меня понимают и дают мне время прийти в себя. Это то, что нужно.

Отчима решаю пока не будить. Пусть проспится. Матвею ничего этого знать не стоит.

Сегодня и няня, и Надежда Борисовна на работе.