Верден. Мясорубка дьявола.

Оглашен печальный список. Отзвучал государственный гимн. Отгремели прощальные выстрелы. Могилы засыпаны, молитвы прочитаны. Траурный почетный караул уходит, салютуя своим товарищам на прощание штыками. Деревянные кресты с именами погибших, поставят сегодня, но чуть позже, без нас. Франция отдала своим мертвым детям прощальные почести. Для живых, закончилась очередная церемония похорон. А для тех, кого мы хоронили сегодня, закончилось все. Вообще все. Через несколько дней их родные получат похоронные извещения.

…Он был примером для солдат нашего батальона…

…Среди нас нет человека, кто бы не оплакивал его гибель…

…Товарищи поклялись отомстить врагу за его смерть…

Эти сухие казенные строки будут читать в Париже и Марселе, в Лионе и Тулузе, в Бордо и Лилле, а также во множестве маленьких городков и деревень, о которых многие даже никогда не слышали. Но в отличие от военных писарей, высокопарно составляющих печальные извещения, те, кому они адресованы, поймут в них совсем не пафосные слова. Им будет ясно только одно: тот, которого они так ждали и за чье спасение ставили в церкви свечи, больше не вернется к ним. Никогда не вернется.

Процедура военных похорон для меня не выносима. Потом еще добрых два часа все дрожит внутри. Я не знаю почему, даже не могу понять что это: страх или отвращение? С одной стороны, закапыванием мертвецов в землю меня невозможно ни удивить, ни напугать. Уж чего — чего, а этого я здесь нагляделся. С другой стороны, страшно противно, просто до тошноты бесит весь этот показной официальный пафос. По здравому пониманию, зарытым сегодня покойникам, крупно повезло после смерти. Добротный деревянный гроб, нормальная глубокая могила. Гораздо приятней братской траншеи, заполненной останками разорванных тел и наспех присыпанных землей в перемешку с негашеной известью, как это обычно делается в минуту затишья на передовой. Все. Стоп. Хватит, хватит, хватит. Так и самому спятить недолго. Самое лучшее, вообще не думать об этом. Где кого зароют, там того и зароют, так что черт с ними со всеми.

По возвращении в расположение роты, принимавшие участие в похоронах солдаты получают двойную порцию пинарда. Традиция и неписанный воинский закон. Выслушав доклад Гийома о выполненных за день работах, я прошу его принять командование. До утра. Стыдно признаться, но сейчас я как выжатый лимон. Взводный отнесся к моей просьбе с пониманием. Время от времени такое случается на фронте со всеми. И никто не скажет вам, почему. Просто случается, и все. Нужно принимать это как должное и никак иначе. Оставшись в помещении ротной канцелярии, я страшно напился. Один. До беспамятства…

Следующие дни проходят в обычной, монотонной тыловой работе. Разгрузка снарядов, продовольствия и иных припасов, рытье и углубление траншей, оборудование артиллерийских позиций, установка рядов колючей проволоки и прочее, прочее, прочее. На пятый день я собираюсь наведаться в тыловой госпиталь, расположенный в восьми километрах от расположения нашей части. Там уже третью неделю лежит, точнее я думаю, что он еще там, мой старый знакомый, лейтенант Анри Клебер. Не сказать, что он мне друг, конечно. На войне самое глупое дело – это заводить друзей. Просто приятель. Мы знакомы с начала пятнадцатого года. Вверенные нам роты соприкасались на позициях, поэтому ничуть не удивительно, что их командиры познакомились и нашли друг друга довольно не глупыми людьми. Затем война разбросала нас по разным участкам фронта, и вот в конце года мы снова встретились. Толком, правда, поговорить не успели, мой отряд должен был вот–вот выдвигаться на передовую. А через пару дней я узнал, что Клеберу в шальной перестрелке раздробило осколком колено на левой ноге. Ранение было самым что ни на есть подлым и обидным: его люди вернулись из окопов, отдохнули день, и занимались прокладкой линии связи в траншеях второй линии. Серьезной пальбы–то и не было, так, обычная, ленивая перестрелка. И Анри зацепило. Причем именно в колено. Жутко не повезло.

Батальонный командир без проблем отпустил меня до вечера, он всегда очень хорошо относился ко мне. Сдав роту под начало Гийома, я набил рюкзак нужной в госпитале всякой всячиной, прыгнул в кабину попутной санитарной машины и отправился в путь.

До места добрался быстро, без проблем. Тыловой лазарет огромен, целое трех этажное здание. Даже невозможно понять, что здесь располагалось до войны. Ушло около получаса на получение информации о том, здесь ли еще лейтенант Клебер, и если да, то в каком состоянии. В обмен на три пачки сигарет, мне сообщили, что он лежит на первом этаже госпиталя. Правда, встать теперь ему будет затруднительно: левая нога ампутирована выше колена. Честно говоря, я ждал этого. При осколочном ранении коленной чашечки иного варианта попросту не предвидится.