Верден. Мясорубка дьявола.

— Зачем грабить? Банки сами кого хочешь ограбят. А вообще, если будешь грабить, то в тюрьму посадят. Я теперь учиться пойду. На строителя. Да ты сделай лицо–то попроще, а то сидишь будто змею проглотил. Знаешь, сколько денег пропало при стройке Панамского канала? Нет? И никто не знает, кроме Господа. Но то, что пропали десятки миллионов – это факт. Заметь, все на строительные сметы. Теперь что касается меня. Не сегодня–завтра спишут из армии вчистую, сам понимаешь, одноногие на передовой не нужны. Я, хоть и без пяти минут в отставке, но все же офицер, образование есть. Дальше мне, как военному калеке, положены льготные экзамены в университет. Плюс – бесплатное обучение. Какое–никакое пособие дадут, место в инвалидном доме полагается. Для начала хватит. С одной ногой мне от учебы отвлекаться меньше соблазнов будет. Когда–нибудь эта война закончится. Весь север страны сожжен. Нужно будет его восстанавливать. А кто за все платить будет? Правильно, государство. Вот к этому времени я и вынырну. Только бы попасть в эту среду, а там уж я разберусь. – Анри говорит тихим, но настолько яростным голосом, что я сразу же поверил ему. Похоже, он действительно намерен разобраться там серьезно.

— Ты тоже воровать на сметах хочешь? И именно для этого собираешься пойти в университет?

— А что в этом такого? Им можно, а мне кукиш? Нет, с меня хватит! Ты сам посмотри, сколько этой пышушей здоровьем сволочи по тылам ошивается! Спроси их: почему не на фронте? А они тебе ответят – мы принесем Франции больше пользы здесь! И действительно: эти псы сказочно обогатились на военных поставках! А я в отличие от них, за эту страну кровь проливал, с одной клешней вместо двух остался! И теперь тоже по–человечески теперь жить хочу! Или права такого не имею? Что, разве я не дело говорю?

— А если мы проиграем войну? Тогда как? К бошам на службу пойдешь? – спрашиваю я, понизив голос.

— Нет, мы не проиграем. Франция, Англия, Россия, нас просто больше и все вместе мы сильнее Германии. Признаю, генералы бошей толковей наших. Согласен, крови хлебнем мы все еще по полной. Но сейчас война идет не на победу, понимаешь! В этой схватке дерутся насмерть, на износ, до полного истощения. И здесь боши надорвутся первыми, помяни мое слово.

— Хорошо все у тебя получается. Красиво. И боши надорвутся, и ты денег сумеешь сколотить. Но вот только один вопрос: а пока боши не надорвались, кто их здесь сдерживать будет? Мы? И кстати. А чего ты в строители тогда надумал податься? Шел бы в интенданты, или в армейские поставщики. И учится не надо, и воруют они так, что у них каждый сам поучится сможет.

— Да ладно тебе святого–то из себя разыгрывать! Как был ты идеалистом, так им и остался! Я тоже раньше был таким, да вот спасибо войне, научила! — Он злится и замолкает.

Но ответа на вопрос я так и не услышал. Какое–то время мы оба молчим. В воздухе висит тягучая, неприятная пауза. Вижу, Клебер жалеет о сказанных мне словах. Да и мне не приятно за свою бестактность. Пытаемся плавно перевести общение на отвлеченные темы. Анри расспрашивает меня о положении на фронте, о прочих окопных новостях. Но разговор уже почему–то не клеится. И мы оба понимаем почему. Спустя некоторое время начинаю собираться. Мне и впрямь пора. Продолжать беседу нет желания. Да и просто не хочется больше здесь оставаться. Я оставляю под его койкой рюкзак с провизией, сигаретами и вином.

— Ладно, Анри, мне уже надо возвращаться. Держи, тут не Бог весть, какое богатство, но пока ты не разбогател на строительных подрядах, оно лишним точно для тебя не будет.

— Спасибо, тебе. От всего сердца желаю, что б ты уцелел в этом грязном поганище. И еще. Если захочешь, разыщи меня, как все закончится.

Во дворе госпиталя я встречаю группу раненых, возвращающихся с прогулки. С двух сторон их заботливо поддерживают санитары. Тело каждого из ведомых мне навстречу людей, бьет крупная, частая дрожь. Голова, туловище, руки и ноги у всех безудержно и беспрестанно сотрясаются, словно в жуткой, сумасшедшей пляске святого Витта. Будто кто–то неведомый, сидящий внутри их тел, неустанно дергает конечности этих несчастных за веревочки. Взгляд – безумен, пуст, страшен. Непонятно, как при такой дрожи они вообще могут стоять на ногах. Один из сопровождающих группу санитаров, в пол голоса поясняет мне – мол, это тяжело контуженные. Некоторые из них спятили под огнем, но ты не шугайся их, они тихие, буйных нет. Под крупный калибр попали бедолаги, да выжили на свою беду.