Вересковый рай

Другие вели себя далеко не так умеренно, не придавая слишком большого значения тому факту, что нарушение права на убежище – дело церкви, а взаимоотношения короля с баронами – нет. Они указывали на то, что были нарушены обычаи страны, что король объявил вне закона и лишил собственности людей, которые не были приговорены судом пэров. При этих словах с презрительной усмешкой вскочил на ноги Винчестер. В Англии нет пэров, заявил он. Бароны этой страны слишком мелки и не ровня великой независимой знати Франции. Следовательно, король Англии имеет право высылать или наказывать иным образом любого и через тех судебных чиновников, которых он сам назначает.

Это настолько оскорбило всех присутствующих, что епископы начали угрожать отлучением от церкви всем, кто дает королю подобные дьявольские советы. По правде говоря, Генрих и сам был оскорблен. Он был не против идеи стать всемогущим самодержцем, но подобное унижающее сравнение его людей со старыми врагами – французами, ему совсем не понравилось. Генрих был раздражен настолько, что выходка Винчестера могла бы окончательно отдать победу баронам, если бы в тот же вечер не поступило сообщение о том, что Пемброк захватил Аск.

Король был близок к истерике. То, чего он не смог добиться с огромной армией и полным осадным снаряжением, Ричард сделал за несколько дней с третью своих людей. Самолюбию Генриха был нанесен болезненный удар. Он не хотел слушать никаких «за» и «против», и на следующий день ураганом ворвался в зал заседаний, в ярости потребовав, чтобы епископы отлучили Ричарда Маршала от церкви за его преступление. Епископы не проявили желания сделать это, и от их имени выступил Роджер Лондонский.

Своим тонким голосом, который пронзал, как нож, и был тверд, как сталь, Роджер отмел претензии Генриха. Нет никакого греха, заявил он, в том, что человек вернул себе принадлежащую ему по праву собственность, которой он был несправедливо и бесчестно лишен королем, поправшим свою клятву и слово чести. Церковь скорее благословит Пемброка, нежели осудит его, поскольку он остался верен духу и букве клятвы на мощах святых.

Овация, последовавшая за этими словами, была такой продолжительной и громогласной, что гнев короля сменился страхом, по крайней мере на время. Он решил пока воздержаться от вопроса о мобилизации. Впрочем, он и не ожидал, и даже не желал положительного ответа. Теперь он был совершенно согласен с Винчестером в том, что невозможно нормально управлять страной, где каждый мелкий хозяйчик считает себя вровень с королем. Когда он поставит на колени Пемброка, самого сильного из баронов, они перестанут потешаться при оскорблении монарха. Тогда все разговоры у него за спиной затихнут. Тогда он сможет быть милым и милостивым, и все начнут восхищаться им и любить его.

Нелегко было придерживаться этой убежденности, слыша одобрительные выкрики в адрес Роджера Лондонского, чье выступление, по мнению Генриха, прозвучало жестоким и несправедливым упреком. Никто не станет слушать его объяснений, думал Генрих. Унижение укрепило в нем решимость подчинить их своей воле силой, но ему хватило ума не поднимать в такую минуту вопрос о рыцарской повинности. Один Бог знает, чем они ответят. Они могут даже пригрозить ему арестом. К тому же, аплодировали и самые верные в прошлом его вассалы: Феррарс, Иэн де Випон и даже его собственный кузен Джеффри. Генрих встал и ушел.

Но неприятности на этом не закончились. Как только стало очевидно, что этот совет зашел в непреодолимый тупик, короля снова обложили епископы все с тем же вопросом о попрании неприкосновенности убежища. Генрих еще пару дней отбивался, но сердце его было не на месте, и, когда тонкий голос Роджера Лондонского зазвучал колокольным звоном, грозившим анафемой, король начал обдумывать способы добиться своей цели, не подвергая опасности свою душу. Переломный момент наступил, когда явился призрак мученика Томаса Бекета.

– Если Хьюберт де Бург умрет в тюрьме, – предупредил Роджер Лондонский, – вы будете виновны в убийстве человека, находившегося под покровительством церкви. Вы помните, что все могущество вашего деда не помогло ему. Вы помните, как, пытаясь спасти свою душу, он ходил нагой и босой на глазах у всех и становился на колени для бичевания розгами, крича mеа culpa, за свою вину и грех.[12]