Вермахт против евреев. Война на уничтожение

Нельзя не согласиться с мнением Геера о том, что приказы командиров лишь дали солдатам возможность использовать уже имевшийся деструктивный потенциал: «Жажду убийства и садизм, бесчувственность и сексуальные извращения нельзя было сформировать по приказу, большая часть войск принесла их с собой». Этот способ ведения войны миллионы немцев в предвоенное время не только выбрали как политическую программу, но и коллективно создали его. Революционные действия и воинствующие стачки левых в сочетании с путчами и политическими убийствами, совершавшимися правыми силами, определили и узаконили насилие как средство политики. «Особый вклад вермахта в эту историю насилия состоял в том, что он развивал в доктрине тотальной войны модель решения внешних кризисов и подготовил ее применение».[429]

Другая причина жестокости солдат и офицеров — внутренняя динамика войны на уничтожение, которая способствовала формированию такого менталитета и которой не нужно было внешнее вмешательство. Министр вооружения и боеприпасов Альберт Шпеер свидетельствует, что Гитлер «неоднократно с издевкой отзывался о «ложных рыцарских традициях прусского офицерского корпуса» и утверждал, что жестокость, с которой обе стороны сражаются друг с другом на Восточном фронте, создает у солдата ощущение безысходности и тем самым укрепляет его боевой дух — ведь в таких трудных условиях ему даже в голову не придет руководствоваться мало-мальски гуманными соображениями».[430]

Действительно, война на Востоке, которая с самого начала велась по импровизированным планам, быстро распалась на отдельные оперативные передвижения на фронтах и партизанскую войну в тылу. «В первую очередь в войне с партизанами надо изучать общий феномен войны на уничтожение»: она не определялась никакой военной логикой, а следовала политическим импульсам. «Солдат смог вести все эти войны, которые он всегда хотел вести, — против женщин, против евреев, против детей и стариков, против собственного страха и собственной совести. Представленные пропагандой как «солдаты в юбке», «еврейские партизаны», «информаторы», «подлое нутро», теперь они были в его власти». В облавах на партизан победитель был известен заранее. В отличие от равных шансов убивать и быть убитым на фронте у солдата в тылу возникала уверенность, что он будет только убивать, отменялся внутренний принцип войны — состязательность. Поэтому эта форма убийства без риска быть убитым самому очень скоро стала неотъемлемой частью обучения новобранцев. Война на уничтожение имела тенденцию к формированию и увековечению этой асимметрии. Одновременно такая практика многократно усиливала сопротивление противника и разрушала вермахт изнутри.[431]

По мнению Геера, расизм, социал-дарвинистские идеи, идеология народного сообщества, вера в харизматического фюрера, чувство абсолютной власти объединялись в совокупность мотивов. Облеченный в форму военных приказов, культ насилия служил преодолению последних препон цивилизации и способствовал культивированию «боевой морали, соответствующей расовой войне, — морали уничтожения».

Иной подход к изучению менталитета исполнителей Холокоста предлагает американский историк Кристофер Браунинг. Его исследование показало, что в 101-м батальоне образовалось три группы полицейских. Одна, самая небольшая, состояла из людей, отказывавшихся выполнять приказы об убийствах. Они не были противниками режима и его политики, не порицали своих сослуживцев и не отказывались выполнять приказы, которые объективно способствовали осуществлению казней. Другая, также немногочисленная группа, добровольно участвовала в экзекуциях, именно для ее членов была характерна ненависть по отношению к евреям. Однако самой значительной была третья группа. Большинство полицейских беспрекословно выполняли все приказы, не рискуя вступать в конфликт со своими начальниками или показывать слабость. Они проводили «чистки» гетто, охраняли места экзекуций, конвоировали пленных, отправлявшихся в лагеря смерти, участвовали в расстрелах. По мере продолжения войны их жестокость и бесчувственность возрастали, они испытывали больше жалости к себе, чем к своим жертвам. Большинство не задумывалось о том, не являются ли их действия неверными или аморальными. Война была санкционирована уполномоченными на это людьми, жертвы были лишены человеческого облика. Наконец, эти полицейские считали, что поддерживают Германию в войне против ее врагов.[432]