Вернадский

В камере, куда его впихнули, стоял клозетный запах. В крохотном помещении вместо одного сидели трое. Возмутившись, Вернадский решил немедленно бороться, писать тюремному старосте, если таковой существует, и требовать соблюдения прав заключенных. Один из сокамерников оказался солдат, усмирявший восстание крестьян в Моршанском уезде и посаженный за мелкое воровство. Рассказал, что сгорела станция Вернадовка. Удивившись такому совпадению, но ничего не сказав, Вернадский подумал, что, вероятно, сгорел и его дом. Солдат называл все его окрестные села, где были центры восстания и где были безжалостно уничтожены все местные власти.

В шесть или семь вечера его вызвали на допрос (соседи, сидевшие по полтора-три месяца без допроса, были потрясены). Первые вопросы следователя (он запомнил фамилию — Куликов) показали, что речь идет о мнимом пребывании в Лондоне где-то между 1918–1921 годами и, стало быть, вероятно, о шпионаже.

Вернадский в ответ сказал, что он действительно намеревался ехать в Англию, но не в эмиграцию, а временно, для работы. Эмигрировать не собирался и не собирается, «если, конечно, вы не станете ставить меня в такое положение, как сейчас». Следователь расспросил обо всех обстоятельствах дела, обнаружив хорошее знание биографии и общественной роли Вернадского. Причем сказал, что о Лондоне в протокол писать не собирается, так как может опять произойти какая-нибудь путаница. Прощаясь, заявил, что советская власть должна извиниться перед ним за этот арест, что она сознает значение ученого «как умственной силы и как нужного специалиста». Сказал, что Вернадский может выйти сейчас или утром. Конечно, он предпочел первое.

Его отвели назад в камеру, но через два с половиной часа вызвали для освобождения, к великому удивлению сокамерников и тюремщиков. «Еще новый обыск, ряд формальностей, и в 10¹/л часа вечера я вышел из тюрьмы, испытывая и переживая чувство негодования, попрания своего достоинства и человеческого достоинства и глубокого сострадания к страждущим за ее стенами»¹⁷.

Облик у освобожденного был отнюдь не академический: длинная солдатская шинель, в которой приехал с юга, грубые ботинки, за плечами вещмешок. В таком виде белой ночью он шагал со Шпалерной через Неву к себе на Васильевский остров. У дверей своей квартиры он увидел большое общество во главе с Сергеем Федоровичем, встретившее его радостными возгласами. Послали за Карпинским и стали обсуждать, что и как помогло. Из всех многочисленных телеграмм на самый верх подействовала, на общий взгляд, депеша, которую дал академик-математик В. А. Стеклов своему ученику Кузьмину. Тот играл тогда какую-то важную роль при «коммунистическом дворе». Президент и непременный секретарь отправили телеграммы также Ленину, Луначарскому и Семашко.

Тем не менее все нашли, что освобождение наступило слишком быстро.

На другой день Вернадский отправил солдату-сокамернику пальто, как обещал.

* * *

Через два дня, запасшись на всякий случай «охранными грамотами», поскольку свободное передвижение в покоренной стране еще запрещено, они с Ниной ехали в Мурманск. По дороге он описал все свои арестные злоключения.

А в августе Петроград содрогнулся в очередной раз: на тумбах висели списки шестидесяти двух интеллигентов, расстрелянных за участие в заговоре. Среди них знакомые ученые: Таганцев, М. Тихвинский, известный поэт Николай Гумилев. Через полтора года в Париже Вернадский процитирует в своем дневнике: «“В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы” — Н. Гумилев. Убит в момент расцвета. Гордый мозг не может прожить в комунистическом рабстве»¹⁸

.

Нина ехала как ассистентка, помогала отцу собирать материал. Работали на средства большой северной экспедиции Ферсмана. Жили на биостанции в Александровской гавани недалеко от Мурманска.

«Никогда не забуду, — через много лет вспоминала Нина Владимировна, — природу — рай, летом в Мурманске, где мы с отцом провели только три недели, а кажется, полжизни — столько было в этом красок, расцветок жизни — дикие олени, яркая фауна морского дна, скалы, лиловые от марганцевых бактерий, дикие грибы, карликовые березы»¹⁹.

Результатом поездки стала большая статья «Живое вещество в химии моря», вышедшая отдельной книгой. Здесь впервые описано подробно то понятие, которое для него давно уже центральное, — живое вещество.

Итак, за полгода он, продвигаясь толчками с остановками с юга на север, пересек всю страну по меридиану, от Черного моря до Баренцева. От биологической станции в Севастополе до подобной же в Мурманске. Побывал в больших и малых городах, во всех слоях общества — от красноармейцев до академиков, даже попал в тюрьму, лишний раз подтвердив, что от нее зарекаться в России не следует, как и от нищенской сумы.