Верная река

Увидев его, они остановились и с любопытством глядели на него. Кто-то закричал зычным голосом, обернувшись к деревне, кто-то другой бросился туда бегом. Молодой повстанец с трудом двигался вперед, скользя по мерзлой грязи.

Из деревни стали подходить крестьяне, хозяева в сермягах и полушубках. Одни шли степенно, другие бежали, о чем-то переговариваясь. Впереди толпы, спускавшейся сверху, шел крестьянин с желтой бляхой на груди. Он выступал храбро и, поравнявшись с окровавленным пришельцем, смерил его взглядом и спросил:

– Ты кто такой будешь?

– Видите, я ранен… – ответил тот.

– А где же это тебя так покалечили?

– В бою.

– В бою? Значит, ты повстанец?

– Повстанец.

– Ну, брат, коль ты сам сознался, что ты мятежник и участвовал в бою, мы тебя арестуем.

– Почему?

– В город должны тебя доставить.

– Вы – меня?

– А как же. Ступай с нами. Я тут староста.

Красный гость деревни молчал. Ведь перед ним были как раз те, ради чьей свободы он ушел из барского дома, чтобы скитаться зимой по полям, умирать с голоду, слушаться покорно, как собака, приказаний, драться без оружья и вот таким возвратиться с поля битвы. Крестьяне окружили его.

Тогда он сказал:

– Отпустите меня. Ведь я сражался за вашу свободу, за ваше счастье, и так тяжело ранен.

– Эва, эти басни мы уже слышали. Говори, что хочешь, а у нас есть приказ. Иди-ка, братец, добром.

– Куда же идти?

– Сейчас пойдешь с нами в деревню, а там узнаешь…

– Что же вы со мной хотите сделать?

– На сено пока уложим, отдохнешь. А там выстелим сеном подводу и доставим в город.

– И это вы, меня?…

– Не наше дело. Таков приказ – и все тут.

Раненый молчал и спокойно смотрел на толпу. Его трясло от холода. Он грустно улыбнулся при мысли, что с таким трудом пробирался через лес и реку, чтобы прийти, наконец, к цели…

Кто-то в толпе промолвил:

– Эх, такого-то везти! Упряжки жалко. Он не доедет и до распятия, что возле Борка, отдаст богу душу.

– Посмотрите, люди добрые, какая у него красная шапка на голове!

– У мужика, что ли, украл, пан, эту красную шапку?

– Через реку перелез… вишь, вода стекает с полушубка…

– Милые мои, да он босой!

– Где сапоги потерял, ты, «свобода»?

– Издалека ты так бредешь, пан-воин?

– Значок какой у него на полушубке!

– Наверное, украл…

– Ну, ребята, надо его связать! – настаивал староста, как бы ища у крестьян одобрения своим служебным действиям.

– Этакого-то вязать?

– Веревки жалко!

– Только руки марать…

– Помрет и без веревки…

– Эх, да отпустить бы его… – буркнул кто-то.

– И верно, пускай ползет, откуда пришел.

– Только бы не заходил в деревню, а выгон – не наше дело.

– Здорового, который может драться и смутьянить, известно, надо вязать… А такого дохлого вязать…

– Христианин как-никак…

– Ну да, как же! – заорал староста. – Придут по следам, узнают, что он был у нас в руках и мы его отпустили… Ты, умник, будешь тогда за меня отвечать? Свою спину подставишь под нагайку?

– Так я ведь не староста!

– Ну что ж, вязать, так вязать.

– Веревку бы надо…

– Ну-ка, сбегайте кто-нибудь, принесите…

– Кто там с краю – беги в деревню!

– Да пошевеливайся!

– У меня веревки нет…

– Пряслом, что ли, связать…

– А то и березовым прутом, ладно будет…

Осажденный заметил пролом в трухлявой изгороди.

Опираясь на свой костыль, он медленно шагнул туда и, преодолевая борозду за бороздой, пошел наискось полем по направлению к усадебным постройкам. Он направился туда, потому что дорога вела в ту сторону. Толпа следовала за повстанцем, советуясь и бранясь. Сзади кто-то кричал, чтобы он вернулся, другой – чтобы остановился. Но повстанец не остановился, и по мере того, как он приближался к усадьбе, толпа становилась все менее настойчивой. Только громче раздавался смех при виде неуклюжих движений беглеца. Кто-то из толпы бросил в него ком мерзлой земли. Угодил в спину. Другой попал в голову, и она склонилась еще ниже к земле. Его осыпали всяческими бранными прозвищами, но кричали издали и все больше и больше отставали от него.

Юноша добрался до задней стены сарая и прислонился к каменному столбу. Глаза его лихорадочно горели, и он, словно в тумане, видел крестьян, стоявших вдали и грозивших ему кулаками. Он отдыхал. Ветер сюда не достигал. Место, защищенное стенами, было тихое, спокойное и уютное. Сердце его не волновали сейчас ни печаль, ни скорбь, никакие земные тревоги.

Одно желание владело им – уснуть навеки.

Чтобы не стоять на глазах у мужиков, которые все еще не расходились, судили и рядили на выгоне, он двинулся вдоль стены сарая, обогнул угол. Вышел на гумно. Там было пусто. Нигде ни души. Ворота конюшни были открыты. Пришелец заглянул туда – лошадей не было. Снег, давно нанесенный сюда ветром, лежал клином, а ясли и решетки над ними были пусты. По другую сторону усадебного двора чернели остовы и обугленные развалины хлевов, амбаров или сараев. Даже деревья в соседнем саду наполовину обгорели, дальние заборы были опалены. Пониже за этим пепелищем виднелся большой старинный помещичий дом.