Верни мне любовь. Журналистка

И я пододвинула Анечке ее убийственное произведение, сплошь исписанное мной поверх текста: собственно говоря, текста было и вовсе не видно за многочисленными поправками.

— Забирай это безобразие, дуй в компьютерную и становись на колени перед тетей Валей! — сурово распорядилась я, внутренне безмерно изумляясь своему неизвестно откуда народившемуся начальственному тону.

Анечку, у которой даже уши сделались пунцовыми, словно ветром сдуло! А я, уже куда более уверенная в собственных способностях к заведованию, решительно взялась за Колины информашки в номер и созданный Васильком обзор городских спортивных мероприятий. Спустя часа два, когда Кирюша появился на пороге моего кабинета, срочная пачка рассосалась, и я корыстно обрадовалась Калинину: тащиться в «дежурку» самой было далеко и лень, а отдел писем находится с ней рядом, вот Кирюша-то и забросит туда на обратном пути весь мой сегодняшний засыл… Однако, присмотревшись к своему визитеру, я поняла, что на роль курьера, так же как и на любую другую, он сегодня вряд ли сгодится.

Тяжело брякнувшись на стул, Калинин с самым несчастным видом поднял на меня полные отчаяния глаза.

— Я оттуда… — просипел он. — Только что… Они знают.

Пояснять, откуда он явился и что именно стало известно Потехину, не требовалось. Суровая реальность вновь поднялась перед нами во весь свой рост, и, хотя абсолютно раздавленный Кирилл, как все толстяки, выглядел даже в своем несчастье забавно, смешно мне не было.

— Наверняка этот гад Корнет настучал, — вздохнул Калинин.

— Нет, — заверила я его. — Оболенский им о тебе, тем более о вашем браке, и слова не говорил. Я, конечно, Милкиного паспорта никогда не видела, но если она его не успела поменять, там должен был сохраниться штамп — и брачный, и разводный… Так что можешь не гадать, как тебя вычислили.

Он посмотрел на меня растерянно, очевидно, такая простая мысль самому Кирюше в голову не приходила.

— Я теперь у них первый подозреваемый, — обреченно вздохнул он.

— Это тебе Потехин сказал?

— Прямо мне ни Потехин, ни тот, второй, ничего не говорили, но вопросики, взгляды, и вообще… Короче, олигофреном надо быть, чтоб не понять, что к чему…

Из Кирилловых слов следовало, что, в отличие от меня, его то ли допрашивали, то ли опрашивали двое. Иными словами, к Калинину как кандидату в убийцы Милки отнеслись, пожалуй, действительно всерьез…

— Не переживай ты так! — и сама расстроилась я. — Мало ли что эти придурки думают? Доказать все равно ничего не сумеют, поскольку доказывать нечего!

— Если захотят — запросто на меня навесят, ты что, вчера родилась? Не знаешь, что они вытворяют, убедившись, что найти настоящего убийцу не могут?!

Распалившись, он почти кричал, злясь на меня за непонимание и глупость.

— Прекрати! — тоже заорала я. — Никто тебя в обиду не даст, в том числе Корнет!

— Корнет — особенно! — бросил Калинин в совсем не свойственной ему ядовитой манере и, рывком оторвав от стула свои почти сто кило, вышел из кабинета, одарив меня на прощание укоризненным взглядом. И едва не сбил с ног моего бывшего мужа, как раз намеревавшегося переступить порог… Расстроенная из-за Калинина, я даже забыла удивиться неожиданному высочайшему визиту, только кивнула в ответ на приветствие. А пока Гришаня располагался в, мягком кресле, украшавшем дальний угол кабинета, вспомнила: своим заведующим он изредка наносит традиционно такие вот демократические визиты. Правда, редко. И, правда, не всем… Тот же Кирилл, по-моему, не был в этом смысле облагодетельствован главным ни разу.

Григ между тем тяжело вздохнул и поднял наконец на меня глаза. Он по-прежнему был очень бледен, а за прошедшие два дня лицо главного, кажется, осунулось еще больше. Еще отчетливее проступили, углубившись, резкие складки между носом и губами… С некоторым усилием я отвела взгляд первая, одновременно категорически запретив себе впадать в никому не нужную жалость и сентиментальность.

— Что у тебя с Кариной? — глухо поинтересовался Григ.

— Сегодня вечером, в семь часов, еду… Ух, хорошо, что напомнил, я едва не забыла… Надо же! — удивилась я.

— Это хорошо, — еле заметно усмехнулся он. — Хорошо, что едва не забыла…

— Почему?

— Свидетельствует о том, что ты уже вся в делах, вот почему… Ты как? Очень плохо?

Последнее относилось не к делам, а к Милкиной смерти. И я, не колеблясь, сказала ему правду:

— Средняя паршивость днем и очень паршиво ночью…

— У тебя круги под глазами… Попробуй снотворное, что ли… Работы, как назло, прорва…

— Снотворное, как и любые другие успокаивающие средства, не позволяет Лилия Серафимовна… Так что…

Григ вдруг улыбнулся, тепло и немного даже задорно:

— Она все такая же активная и нестареющая?

Впервые за послеразводное время Григорий заговорил о нашем с ним общем прошлом — заговорил вот так просто и даже тепло, как о ностальгическом воспоминании, немного щемящем сердце.

— Она действительно не меняется с годами. — Я нашла в себе силы тоже улыбнуться. — И по-прежнему мной распоряжается, как маленькой девочкой.