Верни мне любовь. Журналистка

Вот тогда-то мне и пришлось ознакомиться на практике с теми самыми приступами Григовой ярости, о которых до тех пор я знала исключительно понаслышке… Вспоминать об этом мне тоже не хочется. В свое оправдание могу сказать только одно: это была единственная сцена, устроенная мной мужу за все время нашего супружества. Никаких сцен, вообще никаких скандалов в нашем доме ни до, ни после больше не было.

Кажется, только через пару дней Григ наконец счел необходимым объяснить мне свой «загул», чем устыдил окончательно и бесповоротно. Потому что Милка оказалась в очередной раз права: мой супруг всего-навсего, по его словам, посидел от души в ресторане со своим бывшим одноклассником, с которым не виделся больше двадцати лет… Вряд ли было с его стороны уместно являться на такую встречу в обществе жены! А сразу не удосужился сказать из-за спешки, из-за того, что в кабинете в этот момент толклись сотрудники, из-за… Словом, поскольку у меня не было никаких оснований не верить мужу, я действительно устыдилась. То, что он не стал объясняться со мной при посторонних, еще раз подтвердило правоту Милки: ни одному мужику, а моему особенно, не понравится, если его сочтут подотчетным жене за каждый шаг.

Именно этим я и попыталась утешиться в следующий раз, когда муж вновь спустя пару недель отправил меня домой одну, — правда, снизойдя, причем как раз при посторонних, до предупреждения, что будет поздно…

Моя попытка самоутешения не удалась, но к Милке я не пошла. Так уж вышло, что ноги, очевидно менее других частей организма страдавшие идеализмом, сами понесли меня к проклятому «наблюдательному окну». И, как вульгарная ревнивая баба, я затаилась на своем посту и просидела на подоконнике, навсегда запомнив эту самую вырезанную кем-то букву «Г», не менее часа… И дождалась. Дождалась возможности собственными глазами увидеть, как простенько и безвкусно меня предали сразу двое близких мне людей…

Она объявилась перед светофором первая и, воровато оглядевшись, приняла одну из своих самых соблазнительных поз… Знакомый «опель», который я считала уже просто родным, подполз к Милке буквально через минуту… Мой муж счел необходимым выскочить ради своей любовницы из-за руля и лично вручить ей полыхавший багровым букет роз, прежде чем нежно поцеловать, затем распахнул перед Людмилой дверцу своей машины. Нашей машины. Уже — не нашей…

Вероятно, если не вникать в детали, и мои собственные действия и поступки после сделанного открытия выглядели тоже пошло. Но тут уж ничего не поделаешь: мне почему-то было смертельно, невыносимо стыдно встречаться сегодня ночью с Григом после его любовного свидания с Милкой… Меня повергала в ужас сама мысль о том, что они могут узнать — мне известна правда об их постыдном предательстве, об этом почти кровосмешении, об их любви… Что, кроме подлинной любви, может толкнуть на такое

? Тогда, почти три года назад, я была еще тверда в этом убеждении, как закаленная сталь…

До нашего с Григом дома я добралась на попутке и, попросив водителя подождать, на глазах ошарашенной Анны Ивановны побросала самые необходимые вещи в свою старенькую дорожную сумку, привезенную еще из провинции. Текст записки я придумала по дороге и помню его до сих пор. Я просила своего мужа никогда в жизни не пытаться меня вернуть или расспросить, почему я приняла решение уйти от него. И раз и навсегда запомнить: наш дальнейший брак невозможен. К. записке я прилагала то самое, давно обещанное заявление, только не на расчет, а на отпуск. Можно — за свой счет… Не думаю, что неосознанно я на что-то надеялась. Но и праздновать труса, окончательно покидая поле боя, не собиралась.

На мое счастье, тетушка оказалась дома, хотя явилась я без предупреждения. Бросившись в ее объятия прямо с порога, я наконец-то сумела разрыдаться. И до сих пор не знаю: то ли мне померещились ночной телефонный звонок и долгий тетушкин разговор с кем-то, то ли они и в самом деле были — пробились к моему сознанию сквозь ударную дозу снотворного, вкачанного в меня теткой.

До моего разговора с Корнетом всей правды о нашем с Григом разводе не знала ни одна душа. Даже Лилии Серафимовне я рассказала ровно половину, не признавшись, что свидание у Грига было с Милкой, и заставила тетушку дать страшную клятву, что она никогда никому, и ему в первую очередь, не скажет о причинах моего ухода ни слова.

— Вот, пожалуй, и все, — сказала я, не глядя на Оболенского, так и не подняв ни разу головы за все время своего сумбурного повествования.

— То есть как — все? — хмыкнул Корнет. — Ты хочешь сказать, что Гриша последовал твоему «совету» и даже не пытался выяснить, отчего тебя вдруг так «сбросило»?!

— Послушай, я же сказала — это все. По сути… Он звонил дважды, оба раза я не подошла к телефону. Через неделю наш редакционный водитель завез мои вещи…

— Что же Мила? С ней ты тоже не общалась?

Я отрицательно помотала головой.