Верность.

Его пальцы оказались твёрдыми, но неожиданно горячими. Настолько, что когда он тут же убрал руку, мне даже стало зябко. И волнительно. Милаха... Как эхо из прошлой жизни. Как пароль к доверию.

Господи, благослови и защити Алёшку!

И не давая себе времени на сомнения, я кинула таблетки в рот.

* * *

Он велел не бояться, и я старалась унять дрожь в руках. Он строго-настрого приказал помалкивать, и я весь вечер старалась быть естественной... хотя так хотелось подсесть на шконку к Марго и договорить всё, что не успели! Хотя бы руку ей сжать на прощание... Но мы только по обыкновению молча переглядывались. Я кричала ей взглядом: «Спасибо! Спасибо тебе за всё!»... Но она не слышала, и от этого хотелось выть.

Господи, и за Марго присмотри, пожалуйста!

Ещё он сказал, что с такой дозы прихода не будет — сразу коматоз. Но через какое-то время после отбоя я всё-таки почувствовала лёгкость во всём теле и счастливую радость... Которые тут же сменились дикими судорогами и болью.

И последнее, что запомнилось — это кружащий надо мной потолок и смертельное отчаяние в глазах Марго.

* * *

Очнулась в незнакомом месте. Сразу к обеим рукам прилажены капельницы. Башка, как колокол — такая же пустая и гулкая. В комнате никого.

Сначала ничего не могла вспомнить, даже себя. Тошнило. Сушняк такой, что аж дышать больно. Завозилась, застонала, и сразу прибежал какой-то мужик. Проверил системы, осмотрел меня — давление, сердцебиение, пульс, зрачки... Попросила пить — дал сделать несколько глотков и велел не напиваться сразу много, чтобы не вырвало. Я пожаловалась на то, что ничего не помню, он обещал, что это скоро пройдёт. Сделал какой-то укол, и я почти сразу уснула.

Мне снилась Кристинка. Мы с ней куда-то шли, и она рассказывала мне что-то про Ника, а я никак не могла вспомнить кто это. Тягомотный бесконечный сон, полный тревоги и попыток понять, что происходит.

Зато проснувшись, сразу вспомнила кто я. И Богдана этого и его голубые таблеточки. И как парила где-то в стратосфере и плакала, восхищаясь красотой земного шара — маленького, беззащитного и такого родного... А потом падала с огромной скоростью вниз — в боль и судороги, в обрывки фраз: Тридцать на пятьдесят... Падает... Адреналин... Не вытянет... Пульса нет... Ещё давай...

Открыла глаза. За окном светло, у столика в углу вчерашний мужчина, набирает что-то в шприц. Услышал, как я завозилась, обернулся:

— Ну как мы?

— Живая, — прошелестела я.

— Живая, — подтвердил он, и перетянул жгутом моё плечо. — Работаем кулаком... Отпускаем. Угу... — сосредоточенно вводил лекарство, поглядывая на меня: — Как самочувствие? Может в голову ударить, может жаром обдать, не пугайся.

— Обдаёт, — охнула я.

Он дежурно улыбнулся и, придавив место инъекции ватой, согнул мой локоть.

— В этот раз живая, а в следующий могут и не откачать. Поэтому мой тебе совет — завязывай. Наркотик не решает проблемы, и даже не облегчает. А тебе, по-хорошему, ещё жить и жить.

* * *

Мужчина периодически заходил ко мне, следил за давлением и пульсом. А когда за окном стало смеркаться, в комнату вошёл Ник.

Он был подчёркнуто дружелюбен, но словно растерян чем-то или напуган. А я... Я, несмотря ни на что, была ему рада! Он всё-таки сделал это. Всё-таки он не исчез — это был какой-то одному ему понятный план!

— Николос, Алёшка с тобой?

— Нет, он сейчас дома. Но ты не волнуйся, как только будут готовы твои новые документы, мы сразу полетим к нему.

— В смысле... Куда?

— В Гамбург. Тебе нельзя оставаться в России. Ты здесь... снова умерла.

* * *

Март 2000г.

Когда я вошла в комнату, Алёшка возился с игрушками и даже не заметил нас с Ником. Я замерла на пороге — как же он вырос, Господи! Родненький мой...

— Алёша... Сыночек, — осторожно позвала я, но Ник тут же поднял вверх палец:

— Алекс. Маша, его зовут Алекс, он привык к этому имени. Поэтому не надо никаких Алёшей, хорошо?

Резануло по сердцу чем-то таким непонятным и болючим...

— А меня зовут Мила, Николос. Маша, слава богу, умерла.

— Извини, — кивнул он, — это случайно. Просто привычка.

— Я понимаю. И знаешь, мне очень нравился Мила! Спасибо, что подобрал мне именно такое имя.

Ник снова кивнул, а я позвала сына:

— Алекс!

Он повернулся и замер, вглядываясь в моё лицо. Словно узнал, но не знает, как быть. Я присела, протянула к нему руки. Он отложил игрушку, поднялся... но подходить не спешил. Мне было больно от этого, но я знала, что всё перетерплю и всё исправлю. Но смогу ли я когда-нибудь исчерпать меру своей благодарности Николосу?

— Ну же, сыночек? Иди к маме?

Он поднял взгляд на Ника.

— Alex, du brauchst keine Angst zu haben. Geh zu deiner Mutter!

И только после этого Алекс подошёл. Я обнимала его и беззвучно ревела, и он обнимал меня — ласково, доверчиво.

— Мила, всё это время с Алексом общались только на немецком, — сказал Ник. — Он уже привык к этому, и я не уверен, что тебе стоит что-то менять.

Но как же так, Ник? Ты же обещал мне, когда уезжал! Ты же говорил, что не дашь ему забыть!..

Но я, конечно, не сказала этого, только зажмурилась, сильнее прижимая Алёшку: