Верность сестер Митфорд

— Но моему ребенку всего одиннадцать недель! Ему нельзя расставаться с матерью. Он будет голодать.

Женщина пожимает плечами. Как она может быть такой бесчувственной, когда речь идет о младенце? Разлучать его с матерью на все выходные! Диане хочется замахнуться на нее, столкнуть с лестницы, хотя и не она причина этой катастрофы. Вместо этого Диана отворачивается и продолжает подниматься по лестнице.

— Тогда нам придется зайти в детскую. Я должна сообщить няне, что она будет присматривать за обоими мальчиками — полуторагодовалым Александром и Максом, которому одиннадцать недель.

Диана подчеркивает возраст сыновей. — У вас есть пять минут. — Офицер невозмутима.

Диана преодолевает второй лестничный пролет, поднимается в детскую, огромную игровую, куда выходят спальни мальчиков и няни. Малыш Александр топает к ней с плюшевым кроликом в правой руке. Няня сидит в кресле-качалке с крохотным Максом на руках и баюкает малыша, не сводя глаз с его старшего брата.

Диана опускается на колени перед Александром и говорит:

— Маме нужно уехать в небольшое путешествие. Поцелуй ее и пообещай, что будешь слушаться няню.

Александр тянется к ней и небрежно чмокает в щеку влажными губами. Она прижимает ладонь к месту поцелуя, словно пытаясь впечатать его. «Всего лишь выходные, — успокаивает она себя, когда подступают слезы. — Я оставляла его на гораздо более долгий срок ради поездок в Германию», — напоминает она себе. Она мысленно благодарит Бога за то, что ее старшие мальчики в школе-интернате и не заметят ее отсутствия. Им необязательно даже знать об этом. Она вернется задолго до их школьных каникул.

Она поднимается, ерошит волосы Александра и идет к няне, которая встает ей навстречу. Диана обнимает малютку Макса, вдыхает его сладкий детский запах. И шепчет непостижимые слова:

— Меня везут в тюрьму.

Няня хватает ртом воздух, словно задыхаясь, плачет. Диана утешает и ее, и себя:

— Не волнуйтесь. Мне сказали, что это только на выходные, и мне чуть спокойнее, зная, что дети будут с вами до моего возвращения. Конечно, бедняжке Максу придется сложно, он будет просить грудь, но, думаю, нам придется перевести его на детское питание.

При этих словах няня начинает рыдать. Диана говорит:

— А теперь я рассчитываю, что вы будете сильной ради детей. И я надеюсь, что вы справитесь с переводом Макса на смесь. Я сейчас же пришлю горничную с бутылочками и смесью, все будет в вашем распоряжении.

Та вытирает глаза носовым платком и отвечает: — Вы можете рассчитывать на меня, леди Мосли. — Ваши усилия будут вознаграждены, обещаю.

Диана в последний раз целует Макса, прежде чем передать его няне. Ее железная воля не может удержать лишь одну-единственную слезу, а потом она снова превращается в спокойную, безмятежную, загадочную и сильную женщину, в которую влюбился Мосли. Потому что, в конце концов, все это было ради него.

Глава семидесятая

НЭНСИ

20 апреля 1941 года

Лондон, Англия

Я с трудом решилась приехать сегодня. Открывала дверь дома и закрывала ее, боялась и не могла решиться. Образ Дианы в тюрьме преследовал меня уже несколько месяцев. Что если, увидев свою сестру в заключении, куда она попала по моей вине, я почувствую, что история, которую я рассказывала себе о Диане и Юнити, — ложь? История, в которую я годами сплетала их жизни, мотивы и проступки?

Действительно ли Диана и Юнити такие, какими я их себе представляла? Юнити. Я убедила себя, что она безудержно стремилась привлечь к себе внимание, из кожи вон лезла, чтобы выделиться из нашей стаи хлестких и умных сестер самыми грубыми способами. Хотя в конечном счете история Юнити — это история о том, как собственная сестра за руку привела ее к погибели. Но так ли все на самом деле? Может быть, в действительности Юнити вела за собой Диану? Или Гитлер? Или мне просто хочется, чтобы зачинщицей всего была Диана, чтобы чувствовать себя менее виноватой за то, что с ней случилось?

Диана. Сестра, которую я люблю сильнее всего и которой сильнее всего завидую. Могла ли она на самом деле преследовать это чудовище Гитлера ради собственной выгоды и манипулировать им? Не обращая внимания на то, какой вред в процессе будет причинен Юнити и всему миру? Что если история, которую я сама себе сочинила и которая подтолкнула меня шпионить, окажется ложью? Что если Диана действовала не по собственному разумению, а была марионеткой своего мужа, это затуманило ей разум, и она не осознавала разрушительность собственных действий? А может, вообще ничего страшного не происходило — возможно же и такое? Может, Диане и Юнити просто нравилось пить чай с Гитлером, а он дарил им квартиры, деньги и радиостанции просто из восхищения и в знак дружбы?

Было ли все так, как мне показалось? А может, на меня повлияли наше давнее соперничество и моя зависть Диане, которая так легко беременела? А может, оптика, через которую я воспринимала эту драму, была затуманена смесью детских обид, семейных ролей и сегодняшних домыслов? Какую роль в отношениях с сестрой сыграла моя ненависть к фашизму? Что тут факт, а что вымысел?