Верность сестер Митфорд

Юнити пыталась покончить с собой. Моя бедная, заблудшая сестра. Как она была одинока и подавлена, раз поверила, будто самоубийство — единственный выход для нее!

Я падаю в кресло напротив дивана и замечаю, что в какой-то момент в гостиной появился Пуля и пристроился на краю дивана рядом с Мулей.

— Самоповреждение? — спрашиваю я, хотя все мы понимаем, что это не вопрос.

— Может, это совсем не то, что мы думаем. В конце концов, Янош — венгр. Восточные европейцы известны плохим знанием королевского английского, — говорит Муля. — Они вечно путают слова.

Даже в отчаянии Муля не может удержаться от оскорблений. А я, как бы ни старалась, не могу удержаться от возражения.

— Янош — член королевской семьи Венгрии, он получил образование в Кембридже и, вполне возможно, знает королевский английский лучше нас. Как бы там ни было, я не могу придумать другого способа понять слово «самоповреждение».

Пуля фыркает, и я воспринимаю это как признак того, что он, похоже, приходит в себя. Это важно, потому что нам придется немало потрудиться, чтобы узнать больше, и тут лорд Редесдейл будет куда полезнее, чем ошеломленный Пуля.

Муля снова плачет и, как обычно, винит меня во всех своих страданиях.

— Нэнси, почему с тобой всегда так трудно? Я изнываю от беспокойства за твою младшую сестру, а ты хочешь поссориться из-за того, насколько хорошо какой-то гражданин Венгрии владеет английским?

И неважно, что она сама это начала.

Дебо закатывает глаза и бросает на меня сочувственный взгляд. Возможно, я слишком сурова с Мулей. Сейчас не время для моих комментариев. Я знаю это, но не могу удержаться.

— Прости, Муля. Просто я опасаюсь, что мы окажемся не готовы помочь Юнити притвориться, будто случилось что-то иное, — говорю я.

Пуля рычит:

— Какое это имеет значение, если мы не можем ее выручить! Мы даже, черт возьми, не можем вывезти ее из Германии.

С грохотом хлопает входная дверь. Пуля вскакивает, чтобы посмотреть, что за растяпа-слуга допустил такое оскорбление в это ужасное время. Я ожидаю возмущенных криков, но вместо этого слышу шелковистый голос моей сестры и сладкое щебетание племянников.

— Диана, дорогая, мы в гостиной, — зовет ее Муля — тут и «дорогая», и ласка в голосе, а со мной она даже не поздоровалась.

Входит Диана, как всегда элегантная — в бледно-голубом платье и шляпке в тон. Была ли она уже так безукоризненно одета, словно собиралась на коктейль в «Ритц», когда Муля позвонила ей с новостью о телеграмме, или облачилась в наряд, достойный леди, прежде чем отправиться в путь? За ней входят Джонатан и Десмонд в сопровождении няни, девушки с мышиными волосами, которую, как я думала, разжаловали из нянь в горничные. Почему Диана именно сегодня привела с собой детей? И тут меня осеняет: она использует их как щит, чтобы смягчить нападки, которые могут обрушиться на нее за отказ помочь вернуть Юнити.

Я периодически виделась с Дианой с тех пор, как выкрала документы о радио. Диана и дети, похоже, в основном живут в Вуттон-Лодже, куда мне ездить затруднительно с учетом моего рабочего графика. Но даже когда они в Лондоне и окрестностях, из-за вездесущего Мосли мне у них не рады. Из-за этого стало трудно «присматривать» за Дианой, как просил Уинстон.

— Дорогая, тебе не стоит так волноваться. Это вредно для малыша, — воркует Муля, поздоровавшись с мальчиками и прогнав их вместе с няней в библиотеку, вопреки желанию Дианы.

При слове «малыш» Диана машинально поглаживает свой аккуратный выпуклый животик. Я чувствую слишком знакомую боль при этом ее жесте, и мне приходится отвернуться. Только Дебо замечает это.

Диана присаживается на край самого дальнего от меня хэпплуайтовского стула с прямой спинкой и объясняет:

— На Ратленд-Гейт собралась целая толпа репортеров, они засыпали меня вопросами о Юнити. Мы едва от них отбились.

Муля прикрывает рот ладонью. — О боже! — Это все, на что она способна.

— Как, черт возьми, этот сброд узнал о Юнити так быстро? Мы сами только что получили телеграмму! — кричит Пуля.

— У них есть шпионы во всех телеграфных отделениях и на телефонных станциях. Насколько я знаю, газеты и журналы щедро платят операторам и курьерам, которые поставляют им информацию. Вероятно, они узнали обо всем раньше нас, — объясняет Диана.

У меня внутри все сжимается при слове «шпионы». Диана не взглянула в мою сторону, но я помимо воли почувствовала себя виноватой. Я еще не решила, следует ли мне отдать документы по радио, хотя сама не понимаю, чего я дожидаюсь. В конце концов, война уже началась.

Оттолкнув Дебо, Муля встает, чтобы предложить Диане чаю с подноса, принесенного горничной.

— Диана, дорогая, вы с фюрером так близки. Я чувствую, он поможет нам вывести Юнити из Германии, если ты попросишь его.

Диана ерзает на стуле, что необычно для такой сдержанной особы. Именно этой просьбы, как я догадываюсь, она и надеялась избежать, приехав со своими мальчиками.

Наконец она говорит:

— Муля, я не понимаю, о чем ты. Мы воюем с Германией. Не могу же я поднять телефонную трубку и попросить соединить меня с нашим врагом, чтобы попросить об одолжении.