Вероятно, Алекс

Я щурю глаза, пытаясь понять, не смеется ли он надо мной, называя этим прозвищем, но все же делаю ему поблажку. Потому что на экране начинается «Филадельфийская история». Здравствуй, моя дорогая! Этот фильм я могу смотреть тысячу раз, и он никогда мне не надоест. А вместе с человеком, который его ни разу не видел, тем более, особенно если этот человек – Портер. Я не верю своей удаче. Надеюсь, картина ему понравится.

Мы смотрим кино, и на какое-то время я даже забываю о болезни. Просто радуюсь, что он лежит рядом и хохочет при соответствующих репликах актеров. Если бы он еще без конца на меня не глядел, было бы вообще здорово. Но он смотрит не столько на экран, сколько на меня, а когда я бросаю на него вопросительный взгляд, даже не отводит глаз. Просто улыбается все той же многозначительной улыбкой. От этого мне становится очень неуютно.

– Ну что? – лихорадочно шепчу я.

– Поразительно! – отвечает он.

– Погоди, то ли еще будет! – радостно восклицаю я.

Все та же ленивая улыбка.

Я подтягиваю одеяло к подбородку.

Когда четверть фильма остается позади, в комнату заходит папа и напоминает мне, чтобы я приняла лекарства, при этом они с Портером обмениваются в мой адрес парой шуточек. Воображают себя актерами. Посмотрим кто посмеется последним, когда Портер подхватит заразу, валяясь в моей постели.

Где-то на половине картины он неожиданно задает мне вопрос:

– Чем ты планировала заняться летом?

– Что? – Краем глаза смотрю я на него.

– На работе ты как-то сказала Пенгборну, что у тебя на лето были другие планы, в которые я совсем не входил. Что ты собиралась делать?

Сердце в груди набирает темп, когда я пытаюсь найти благовидный предлог и уйти от ответа, но мыслительный процесс замедляет сироп от кашля.

– Не помню.

Его мои слова злят.

– Если ответишь, я скажу тебе, почему ушел в тот вечер. Договорились?

Вот черт! Не могу же я признаться, что летом поглядывала в сторону другого парня, с которым никогда не встречалась, а лишь несколько месяцев общалась по Интернету. В этом присутствует… какое-то непостоянство. Или даже извращение. Портер никогда меня не поймет, хотя между мной и Алексом никогда не было каких-то особых чувств. Мы никогда не признавались друг другу в любви и не обменивались романтическими, задушевными стишками.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – отвечаю я Портеру, даже сквозь туман дурмана прекрасно чувствуя его разочарование, но все равно не могу раскрыть тайну переписки с Алексом.

– Подумай хорошо, – тихо, но требовательно произносит он, – ты не должна от меня ничего таить. Верь мне.

Опять он за свое. Да, упрямства ему не занимать. Я мысленно возвращаюсь к нашему разговору в салоне фургона. Для меня очень важно тебе доверять.

Знаю, он хочет, чтобы я ему все рассказала. Но… это выше моих сил.

Не знаю, что произошло потом, но последним в память врезался кадр, на котором Джимми Стюарт целует Кэтрин Хепберн. Через пару часов я отупело продираю глаза.

Портер давно ушел.

Через два дня Кавадини снова включает меня в график дежурств, и я еду на работу. В бухгалтерии Портера нет, только Грейс и новый охранник, который теперь вместо Пенгборна. Если верить расписанию, он сегодня здесь, поэтому, когда мы выходим в главный зал, я ищу его глазами. Вот и он, сопровождает из парилки двух утренних билетеров, юных придурков Скотта и Кении. Пока они не ушли, я подхожу к двери, протягиваю подруге мой ящик для денег и жестом велю пройти на рабочее место без меня.

– Ты ушел, не попрощавшись, – говорю я Портеру.

– Тебе было очень плохо. Вообще-то я сейчас немного занят, поэтому…

– И так и не объяснил своего поведения тем вечером.

Он бросает взгляд на Скотта с Кении и говорит:

– Давай поговорим потом.

– Это я от тебя уже слышала.

– Мое предложение все еще в силе… – Он наклоняется ко мне ближе и говорит: – Баш на баш, Клэрис.

Опять двадцать пять. Он снова подталкивает меня рассказать правду об Алексе, вообразив себя персонажем «Молчания ягнят». Ну нет, теперь этот номер со мной не пройдет. Я меняю тактику:

– Сначала ты, а потом я подумаю, говорить тебе или нет.

– Бейли, – повторяет он, будто мое имя выступает в роли некоего зашифрованного предупреждения, которое я должна разгадать, – насколько я понимаю, здесь для этого не место.

С этими словами он бросает взгляд на ребят.

Тот факт, что он применяет против меня тактику ухищрений и уловок, причиняет чуть ли не физическую боль. В последнее время она у него вошла в привычку – и когда мы играли в «Катанских колонизаторов», и когда смотрели «Филадельфийскую историю», и сейчас, когда нас очень кстати окружают люди и мы, как следствие, не можем обсуждать этот вопрос.

Да, по правде говоря, иметь дело с Ловкачом-Пройдохой противно. До жути.

Портер прочищает горло:

– Послушай, мне нужно сопроводить их в бухгалтерию, но…

– Нет, – перебиваю его я. Конечно, мои слова звучат глупо, повышать голос при этих Труляля и Траляля тоже не стоит, но мне уже не остановиться. – Я должна знать, что произошло в тот вечер, когда мы играли в «Катанских колонизаторов».