Версаль под хохлому

– Его Рахмат зовут, – быстро сказала студентка. – Хороший дядечка, угощает меня бесплатно горячим чаем. Я, правда, не нагличаю, один стаканчик в день выпью и больше не подхожу.

– Молодец, – похвалила я Лену. – Наверное, все тебя за наклеенные стикеры ругают?

– По-разному бывает, – шмыгнула носом замерзшая Лена. – Клуб дрянь, его организовали для провинциалов, которые через Москву транзитом едут, на вокзале ночуют или день у них есть в запасе. Торопятся из Чухонска в Пырловку, пересадка в столице, вот и бродят рядом – боятся потеряться, далеко от вокзала не отходят. А тут я им – билет в клуб. Девочки в блестках, пенсионерки гоу-гоу, коктейль из водки с сиропом. Цитадель разврата. На всю жизнь будет воспоминаний парню или девчонке, как они в столице оторвались.

– Ты сама откуда? – улыбнулась я.

– Родилась в Галкине, но давно москвичка, – гордо ответила Лена. – Мне платят за смену и за каждый стикер, который клиенты в баре показывают, тоже капает. Я заинтересована картинки клеить. Но ты права, не все им радуются. Иногда мужчина вроде идет один, озирается, сумку мертвой хваткой держит – ну, думаю, мой клиент. Плюх ему наклейку, а тут фиг знает откуда жена выруливает и давай орать: «В бордель чужого мужа зовешь? Шлюха!»

– Меня интересует парень, которому ты сегодня стикер налепила, а он не рассердился, пошел к вагончику Рахмата и упал, наступив в яму, – сказала я.

Лена вытерла нос рукой.

– Был такой. Странный. Ладно, мне ничего не сказал, встречаются интеллигентные люди, хотя и редко, но и... Понимаешь, из-за дырки в тротуаре здесь постоянно кто-нибудь шлепается и визг поднимает. Бесплатный аттракцион. Например, идет тетка, вся из себя гордая, в фальшивых брендах, плюхнется, и... – Лена ехидно засмеялась. – Все матом выражаются. Молодые, старые, мужчины, женщины. Умора! Потом встанут, отряхнутся, по сторонам глазами зырк, зырк. Дескать, не слышал ли кто их ругань? И дальше с достоинством шагают. Если человек задом об асфальт прикладывается, все его воспитание насмарку.

– А тот парень промолчал? – прервала я Елену.

– Ага, – кивнула она. – На стикер только посмотрел, но ничего не сказал. Я братца Аленушку ему на рукав куртки прилепила, парень ведь с пустыми руками шел. И у шаурмы с тротуара тихо встал, только ойкнул. Пошептался с Рахматом и утек.

– Можешь его описать? – попросила я.

Лена начала притоптывать на месте.

– Как все. Куртка, джинсы, кроссовки... О! Кроссовки!

– И что с ними? – насторожилась я.

Лена снова чихнула.

– Не знаю.

– Ты не зря вспомнила про обувь, – назидательно сказала я, – опиши мне ее.

Лена зевнула.

– Устала тут стоять. Мне до полуночи скакать.

– Куплю тебе кофе и булочку, – предложила я и пошла к тонару с вывеской «Итальянское бистро».

– Спасибо, – пробормотала студентка, взяв картонный стаканчик. – Но зря ты потратилась. Ничего мне не припоминается.

– Начнем от печки. Кроссовки белые? – поинтересовалась я.

– Не-а, – жадно откусив от плюшки, сказала Лена. – Не лето, темные. Небось черные.

– С красными шнурками? – предположила я. – Кислотного колера?

– Нет, – засмеялась Лена, – обычные тесемки. Задники у ботинок были светоотражающие. Мужик, когда к шаурме шел, пятками засверкал, на них луч от фар проезжающей машины упал.

Холодный ветер проник под мою короткую курточку, и я поежилась. Рамазан тоже упоминал про сверкающие пятки. Я тогда решила, что торговец лепешками с тухлым мясом использовал это выражение, чтобы подчеркнуть скорость, с которой скрылся незнакомец, но, похоже, Еглоев имел в виду те самые задники-катафоты.

– Он приложился сильно, – бубнила Лена, – ноги даже задрались. И что-то в них было странное, не как у всех... В глаза бросилось, но я тут же забыла, ко мне сразу три парня подошли билеты покупать. Извини, знала бы, что эта деталь кому-то понадобится, повнимательней бы смотрела.

Я протянула Лене визитку.

– Если вспомнишь, позвони.

– Ладно, – равнодушно пообещала девушка и запихнула карточку в рукав.

Мокрая, голодная, усталая, я добралась до джипа, живо переоделась в сухие джинсы, лежавшие в багажнике, и стала внимательно читать письмо.

«Больше не хочу жить. Меня мучит совесть. Я убила своих отца и мать, Виктора Потемкина и Веронику Суханову. Они меня бросили, и я их убила. Отравила. Пришла в дом, заставила написать письма. Пусть все думают, что они самоубились. Они заслужили смерть – я урод по их вине. Я всех ненавижу. Зачем Николай меня мучил? Врачи делали больно! А урода не исправить. Светку любили, меня нет. Я самоубиваюсь сама! Никого не вините, кроме Виктора Потемкина, Вероники Сухановой, Светки, Юлии и Николая Крыловых. Еще Раиса Демьяновна мне надоела. Всем хорошо, мне нет. Я всех убила. Сама. Одна. И Светку тоже. За что ей все, а мне фига? Я не хочу жить! Я урод! Страшилища умирают. Я убила всех! Я! Но вам меня не наказать. Не поймать. Я насыпала кракон в банку с травяным чаем. Светка его любит. Скоро попробует. Приятного ей аппетита! Джулия».