Вершины не спят

Все условия Таша были приняты. Больше того, Лю сказал, что если будут ставить спектакль в Шхальмивоко, то роль Люсаны, наверно, согласится исполнять Тина или даже младшая сестра Сарымы Рум, обучающаяся сейчас в Москве на артистку.

Жансоху поручили роль муллы, и он оказался великолепным комическим актером. Когда он доставал из кармана свой словарь иностранных слов, заменяющий ему Коран, и начинал выдумывать молитвы, все надрывались от хохота. А сам Жансох даже не улыбнется.

Роль старухи матери пришлось взять на себя Казгирею.

Самая трудная и самая благородная роль старика песнотворца досталась таким образом Сосруко.

Ученики, не участвующие в пьесе, и с ними Матрена целыми часами толпились в дверях, восторженно наблюдая, как Жансох изображает муллу, а Казгирей — старуху.

Так шли дни между учебой и развлечениями. На вечерней репетиции как всегда в дверях стояла толпа зевак, охала и ахала; прыскала в кулак Матрена. К концу репетиции пришло даже несколько любителей из аула. Это воодушевляло и подбадривало актеров.

Кто-то верхом въехал во двор. Послышались голоса:

— Смотрите-ка, Казмай приехал.

— Валлаги, это Казмай! — воскликнул Аркашка, выглянув в окно. — Слышишь, Таша, Казмай приехал.

Все бросились к окнам.

К Казгирею наезжало много людей, хотя это и не всегда было ему удобно. Молодые учителя являлись со всех концов Кабарды за советом, с просьбой включить их в семинары и конференции по переподготовке. Иные люди приезжали просто затем, чтобы побеседовать с умным человеком, известным своей отзывчивостью, другие — по старой привычке искали у него справедливости и защиты от какой-либо обиды. Заглядывали и такие люди, как, например, арабист Доти Дауров, не скрывающий своей ненависти к Иналу, который платил ему тем же.

Чуть ли не ежедневно на дворе школы стояли под седлом чужие кони. Казгирей понимал, что паломничество это не может нравиться Иналу, и он, как мог, уклонялся от встреч, но часто был не в силах отказать старым своим соратникам, когда-то единомышленникам, уважаемым людям.

Так и на этот раз, прервав репетицию, он пошел навстречу почетному гостю. Видно было, Казмай приехал издалека и коня не щадил.

Казмай сошел с седла и расслабил подпругу, отодвинув седло на круп, чтобы конь остыл, обсохли его взмыленные бока.

— Какой дорогой гость! Салям алейкум, Казмай, — встречал старика Казгирей.

Казмай вытер ладони о штаны.

— Салям тебе, Казгирей! Алейкум салям! О-хо-хо… Валлаги, ты не будешь рад моему приезду, Казгирей, я — гость тревоги!

— Всегда рад тебе, дорогой Казмай!

— О-хо-хо! Да будут по-прежнему крепкими твои ноги, Казгирей, ноги, которые принесли тебя обратно на землю твоих отцов! Да будет светлым тот день, когда ты решил вернуться к родному очагу… Я очень рад видеть здоровым своего прежнего командира полка. — Старик вспомнил время, когда он дрался за Советскую власть под командованием Казгирея.

— Я не меньше рад, Казмай. Будь гостем. — И, взяв старика под руку, Казгирей повел его в помещение. Но старик упирался: нет, лучше не вносить в этот дом тревогу.

— Этот дом — общий дом. Это школа, в которой воспитывается твой младший сын. Это и твой дом, Казмай… Гляди, как забился в угол твой маленький Таша. В кого он? Почему он такой? То застенчивый, как девочка, то упрямый, как фанатик. Но ничего, он сейчас покажет всем нам, как нужно изображать девочку на сцене. Будет театр.

— Это интересно, Казгирей! Валлаги, очень интересно… Но я хотел говорить с тобой, Казгирей… Мне посоветовал поговорить с тобой Астемир из Шхальмивоко…

Казгирей догадывался, что привело сюда старика, и, чтобы как-то умерить его волнение, предложил:

— А сейчас, Казмай, садись и слушай, но может быть, ты устал? Предпочитаешь отдохнуть?

Но старик был верен себе:

— Аллай, Казгирей. Отдыха мне не надо, хотя дорога моя была длинна. Я был не только у Астемира, я был и у прокурора. Мое дело еще длиннее. Сначала я буду слушать тебя, потом ты будешь слушать меня, только слушай до конца: не услышишь начала, не поймешь конца. А с сыном я поговорить успею.

Таша тем временем сбежал и так удачно спрятался от глаз отца, что артиста нигде не могли найти. Время уходило, и Казгирей решил ограничиться сценой, в которой старый песнотворец, гекуако Мурза, взывает к народу о справедливости. Эта сцена плохо давалась Сосруко. Казгирей хотел заново пройти ее, еще раз прочитать монолог Мурзы перед Сосруко в надежде, что тот наконец усвоит свою роль.

Казгирей не сразу сумел освободиться от тревоги, навеянной гостем, и войти в образ народного правдолюбца. Но вот он успокоился, его голос зазвучал звонко и убедительно, и тут вдруг на глазах артистов и зрителей произошла не предусмотренная пьесой сцена. Старый Казмай вскочил, бросился к Казгирею со слезами на глазах и горячо заговорил: