Весь апрель никому не верь

На пике мужской активности папа стал менять женщин чаще. Некоторое время Матюша посматривал на Людочку (так звали новенькую) не без удовольствия. Она была старше его всего лет на восемь. Ее грудь пружинила при ходьбе, как заброшенные в сетки баскетбольные мячи, на плече красовалась замысловатая татуировка. Матюша даже подумывал, не сделать ли и ему тату на плечи или спину. Частая гостья, Людочка почему-то любила переодеваться в папины футболки. Когда она сняла с сушки и бесцеремонно напялила майку Матюши, он сказал папе, что стоически терпит набеги его пассий в квартиру, но не намерен делить с ними нижнее белье. «Понял», – сконфузился папа, а сын пожалел о сказанном. Людочка прекратила ходить перед Матюшей в неглиже и относиться к нему, будто к неуместному в квартире призраку, и начала проявлять подозрительный интерес. Пока любительница чужих маек загорала на туристических пляжах, Матюша отдыхал от ее «нечаянных» коридорных прикосновений, не предполагая, что из забвенья вынырнет та, чей нюх отменно навострился на папины мало-мальски не поверхностные увлечения.

Она встала посреди прихожей, красивая, как внезапно телепортировавшая из старой книги колдунья.

«Ну, с прибытием», – промямлил папа. Периодическая подруга многообещающе взглянула на него исподлобья. Он попятился в гостиную, словно хотел спрятаться. Тетя Оксана раскинула руки «самолетиком» и помчалась к нему, чуть не срезав Матюше кончик носа острыми полированными когтями, – еле успел отклониться. Папе пришлось раскрыть объятия для предотвращения несчастного случая, иначе она, пронесшись мимо, вылетела бы в дверь балкона и отворенное настежь окно. Матюша представил ее лежащей на клумбе буквой «т». Под головой багровая лужа, вокруг толпа, воет сирена реанимации… Увы, то есть к счастью, ничего подобного не произошло. Тетя Оксана тискала и лобызала папу с таким остервенением, что щеки его ходили ходуном. Он смотрел глазами тельца, ведомого на заклание.

Чтобы избавить его от сиюминутного посягательства на верность Людочке, Матюша нарочно никуда не ушел. Пусть тетя Оксана знает, что он давно не тот доверчивый шкет, которого можно было отослать с мячиком во двор. «Ничего себе вырос! – ахнула она, обернувшись к нему по окончании ураганных объятий. – Мужчина, настоящий мужчина… Да ты красавчик, малыш!» Матюше очень не понравилось, как пытливо рассматривали его грифельные глаза.

Для своих лет тетя Оксана выглядела прекрасно. По-прежнему гладкая кожа, боевито приподнятая грудь и подтянутая талия. Эта потрясающе самовлюбленная женщина полагала, что все кругом в восторге от нее и обязаны ей подчиняться, а если кто-то рыпался, брала непокорных штурмом. Куртуазный отец, конечно, вновь пал жертвой воспрянувших вожделений старой львицы. Вернувшись из круиза, Людочка узрела когтистую угрозу и собрала манатки без единого слова. Прихватила, между прочим, майку с надписью: «Sex alleviates tension!»[3]

На Людочкиной груди слоган, безусловно, смотрелся куда эффектнее, чем на Матюшиной… И началась, вернее, продолжилась коридорно-кухонная пытка. Сексапильный бюстгальтер мигал маячками стразов в совершенно случайно распахнутом вороте пеньюара отцовской любовницы, годившейся Матюше в матери. Он обливался жарким потом. Тетя Оксана норовила задеть его коленом, игриво смеясь: «Ай, малыш…»

Однажды за дверью кухни он подслушал обрывок ее разговора с папой.

– …столько лет вместе, Мишуля. Пора бы подумать о штампе в паспорте.

– Окстись, дорогая! Сын уже дядька, скоро внуки пойдут.

– Всю жизнь на него потратил, остаток – на внуков, а я?.. Опять одна?!

– Ну-ну, Оксана, не прибедняйся. Найдешь, как всегда, другого хахаля.

…Уговорит, обломает! Матюшу захлестнул страх детства, страх неотступно видеть ее рядом с отцом. Необходимо было помешать этому новому вымогательству. Дверь решительно распахнулась.

В высоких стеклянных стаканах сияло пиво. На вошедшего воззрились четыре испуганных глаза. Рука папы уютно лежала на голом колене тети Оксаны, ее сползший с плеч пеньюар обнажал грудь. Захваченные врасплох, они тотчас одернули и прикрыли предметы обследования… В мозгу Матюши не к месту промелькнула диковатая мысль, что эти молочные железы никогда не наполнялись тем, для чего были предназначены. Он беспечно извинился и, трепеща от невнятных рефлексов, поспешил кинуть в чашку с кипятком ложку растворимого кофе. Вышел, не способный ни думать, ни говорить.

Черт побери Дарвина с его обезьяньей эволюцией! Эволюция, революция, деградация, мастурба… Первобытные инстинкты кому угодно способны вынести мозг! Поток студеного душа смыл зачатки отвратительного влечения. Лишь бы не простудиться. Перед сном Матюша на всякий случай выпил горячего чаю с малиновым вареньем и проглотил таблетку аспирина.