Весь апрель никому не верь

Она прошла в прихожую весело напевая, повесила накидку-пончо на спинку стула в кухне. Матюшу не интересовал повод столь экстренного визита – может, забыла что-то важное. Но тетя Оксана не спешила, и он отправился в кровать. Целых полчаса приятной рассветной дремоты, потом подвалят друзья, а тетя Оксана отшвартуется. Не настолько же наглая эта женщина, чтобы не понять нежелание общаться с ней!

Слабый сон прерывали приглушенные звуки: шорох подошв, шум воды. Тетя Оксана мылась под душем, гудела феном. Немного погодя скрипнула дверь, и, еще не проснувшись, Матюша почувствовал возле себя чье-то сдержанное дыхание. Открыл глаза. Перед ним стояла тетя Оксана – с пушистыми распущенными волосами, в папином халате. В старом халате с золотистым отливом, сквозь который, словно утопшие в меду пчелы, проступали ее соски.

– Что вам ну… – не успел досказать Матюша. Легкое движение плеч, и, обтекая красивое тело, тонкая ткань разлилась у ног. Тетя Оксана переступила через шелковую лужицу – шаг, два, а дальше все было так, как, возможно, случается в фантазиях пожилых темпераментных дам, когда они балуются с резиновыми имитаторами. Только Матюша – не резиновый, живой, ошалевший, повергнутый в ужас, Матюша, выдернутый из грез и мгновенно завороженный реальной женской плотью, – был, конечно, куда более интересной игрушкой. Он пал под двойным натиском властной женщины и подлого искусителя, безоговорочно вошедшего с ней в злодейский сговор. Этот предатель тугим конусом качнулся в трусах и, с иллюзионной ловкостью выпростанный ею, принял обычную утреннюю стойку. Глаза тети Оксаны блестели, как сбрызнутые маслом ножи. Она припала к аспиду ртом. Умей змееныш издавать звуки, он бы взвыл от счастья.

– Тетя Оксана, – взмолился в Матюше остаток ужаса и стыда.

Смеясь, она скользнула вверх, прильнула к его губам и начала целовать так, как он ни с кем еще не целовался. Впрочем, неистовая игра разинутых ртов, их проникновение друг в друга мало общего имело с поцелуями. О, бедные эфемерные путаны, с которыми Матюша воображал себя королем крутого секса! Они ничего не умели, он ничего не знал, хотя тетя Оксана, наверное, преподала ему не самый свой сложный урок.

Матюша жамкал смуглые перезревшие груши, не понимая, как очутился сверху. Он не давал женщине передохнуть. В какой-то миг ему померещилось, что она умирает – такой запредельный вырвался стон из ее оскаленного рта, но змий не способен был остановиться до тех пор, пока Матюша не отвалился в испарине. Женщина сползла с кровати, подхватила с полу халат и вышла.

Матюша вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. Господи, мама. Невольный свидетель, безмолвный судия. Сын не оставил ей выбора, она видела все. Случившееся тотчас показалось чем-то невыносимым, криминальным, как если бы он пытался убить любовницу отца. Горячие капли потекли по вискам. А если б отец зашел сейчас в комнату? Если б Матюша, лежа на развороченной преступлением постели, спокойно признался ему: «Папа, я трахнул тетю Оксану»?! Что бы произошло?..

Через четверть часа скрипнула дверь. За ней стояла тетя Оксана, одетая, с чемоданом.

– Прекрати страдать, ничего страшного не произошло. Мы больше не увидимся. Забудь меня. – Она засмеялась. – Прощай, малыш, и забудь.

Дотянувшись до полки, Матюша нащупал подаренный ею пейджер и запустил им в притворенную дверь. Ненавидя тетю Оксану до колик где-то в солнечном сплетении, Матюша знал, что никогда не сможет забыть это кощунственное утро.

Весь день провалялся он в кровати. Курил, разглядывал потолок. Подремывал. Едва в тумане проступало лицо Марины, прерывал сон. Боялся запачкать собой. Чудилось, что кто-то без его ведома и согласия разыграл в комнате сатанинский спектакль. Матюша попал сюда по ошибке, он не мог быть этим гнусным ублюдком. Раздвоенное сознание размышляло отдельно: одна половина вынуждала хозяина встать и помыться, вторая подначивала его расстаться с этим грязным миром. Ощущая себя то конченым подлецом, то орудием женской мести, Матюша вдавливал лицо в подушку, пока не начинал корчиться в спазмах удушья. Представлял мелодраматичную записку в мертвой руке: «В моей смерти прошу винить…», и подушка вбирала в пух неудержимый хохот.

Ветер раскачивал верхушку березы, откромсанную оконной рамой. Пепельница наполнилась окурками. Матюша думал о Марине, отныне потерянной для него. Не успел рассказать Робику, а теперь и не надо. О тете Оксане ни в жизнь бы не рассказал. Странная привычка у некоторых выбалтывать знакомым и незнакомым сокровенные секреты. Наверное, так легче, – вроде того, что расчесываешь зудящие места, покусанные комарами. Матюше претили задушевные исповеди, почти всегда недалекие от жалоб.

Он включил музыку. Резкий, как бритва, голос Жанны Агузаровой заполнил усталый мозг. Жанна пела «Звезду», песню одиноких. Хорошо было друзьям. Робик с Элькой, чтобы не разлучаться, решили вместе поступать в мединститут…