Весь Мегрэ. Том 3

— Вы хотите узнать, хорошенькая ли она?

Глаза консьержки снова лукаво заблестели.

— Ей тридцать четыре года, и она это не скрывает. Короткая стрижка, на работу всегда ходит в английских костюмах. У нее неправильные черты лица, и все-таки на нее приятно смотреть, возможно потому, что она всегда в хорошем настроении и вид у нее такой, словно ей на все наплевать.

Мегрэ начинал понимать, почему младшая дочь Ляшомов поспешила покинуть семейный очаг.

— До этого серьезного романа, о котором вы мне рассказали, были у нее другие связи?

— Довольно много, но всегда кратковременные. Бывало, она возвращалась не одна, около пяти часов утра, как я вам уже говорила. Обычно около трех часов дня можно было увидеть выходящего от нее мужчину, который крался вдоль стен, стараясь, чтоб его не рассмотрели.

— Иначе говоря, с тех пор, как она живет здесь, это ее первая серьезная связь.

— Я тоже так думаю.

— Как вам кажется, она влюблена?

— Она веселее, чем обычно. Делайте сами выводы.

— Вы не знаете, в котором часу мне лучше застать ее дома?

— Совершенно неизвестно. Она может вернуться к концу дня и точно так же может отправиться прямо в кабаре, не заходя домой. Так уже бывало раза два-три. Может быть, все-таки будет лучше, если я разбужу мужа? Когда он узнает, что вы заходили и он вас проворонил…

Мегрэ вынул часы из кармана.

— Я очень спешу, но мне еще придется вернуться сюда.

Несколько минут спустя он уже стоял у входа в кабаре «Амазонка» перед заманчивой рекламой. Решетка, заменяющая входную дверь, была закрыта, и нигде не видно было звонка.

Пробегавший мимо рассыльный обернулся, иронически улыбнувшись при виде этого зрелого господина, который, казалось, был погружен в созерцание соблазнительных фотографий, и Мегрэ, заметив его взгляд, отошел, бормоча себе что-то под нос.

Глава 5

Когда Мегрэ бывал поглощен новым расследованием, он редко обедал дома — не потому, что экономил время, а просто ему было необходимо остаться одному, и жена его давно уже об этом знала. Засунув руки в карман плаща, с мокрым от дождя лицом он шел по улице, все еще погруженный в гнетущую атмосферу дома на набережной де-ля-Гар.

Самоуглубленность Мегрэ во время расследования, его дурное настроение, ставшее уже легендарным, его хмурый вид, сутулая спина и многое другое как бы стало частью той профессиональной техники, которую он бессознательно выработал за долгие годы.

Например, он не случайно зашел в эту эльзасскую пивную и уселся за столик около окна. Ему было просто необходимо почувствовать твердую почву под ногами, опереться на нее, ощутить тяжесть собственного тела, его весомость.

Ему нравилось, что на официантке был национальный костюм, что она была статной, здоровой, смеющейся, с ямочками на щеках, с завитками белокурых волос и явно свободна от каких бы то ни было психологических комплексов. По той же причине ему показалось вполне естественным заказать на завтрак жирную и сочную тушеную капусту, которая подавалась здесь большими порциями вместе с точно покрытыми лаком сосисками и кусочками копченой грудинки нежно-розового цвета.

Заказав завтрак, включая пиво — оно сюда само просилось, — он позвонил жене, любопытство которой выразилось только в трех весьма кратких вопросах.

— Убийство?

— Нечто в этом роде.

— Где?

— Иври.

— Сложное?

— Возможно.

Она даже не спросила, придет ли он к обеду, зная заранее, что теперь она может не увидеть его два или три дня.

Мегрэ машинально съел завтрак, выпил две полные кружки пива и принялся за кофе, глядя на косой дождь, который все шел и шел. Прохожие, идущие навстречу дождю, низко наклонялись, держа зонтики, как щиты.

Он заметил, что шея у него больше не болит. Утреннее ощущение неловкости совершенно прошло.

В два часа дня Мегрэ вернулся в свой кабинет, где его ожидало несколько телефонограмм.

Он не спеша уселся за письменный стол, набил свежую трубку и вдруг вспомнил о маленькой чугунной печке, которая так долго стояла в его кабинете даже после установки центрального отопления на набережной Орфевр и которую администрация в конце концов все-таки у него забрала.

В течение долгих лет друзья часто подсмеивались над его манией по двадцать раз в день открывать печку и помешивать угли, а он любил смотреть на пламя точно так же, как любил слушать шум ветра и дождя за окном.

Первая телефонограмма, которую он взял в руки, была передана одним из инспекторов районного отделения Иври.

Некая Мелани Кашэ, домашняя хозяйка, проживающая в доме рядом с Ляшомами, накануне вечером ездила в гости к сестре на улицу Сент-Антуана. Пообедав у нее, она вернулась домой на метро около девяти часов вечера.

Подходя к дому, она заметила голубой «понтиак», стоящий перед особняком Ляшомов. Как раз в это время Леонар Ляшом открывал обе створки ворот, и, пока она искала ключ в сумке, он сел за руль и въехал во двор.

Она с ним не заговорила, потому что, несмотря на то, что уже пятнадцать лет жила рядом с ними, не поддерживала никаких связей с Ляшомами и знала их только в лицо.