Весь сантехник в одной стопке

– Разумеется, мы хотим поддержать, – сказала Катя негромко. В глазах её при том читалось: «Помогите, люди добрые!»

И мы отправились к Некрасову. Катя пошла, потому что честная. Остальные – потому что без неё скучно. Вопреки ожиданиям, мне очень понравился театр. Некрасов опять играл импозантного негодяя. Импозантность ему более-менее удалась, а вот негодяйство совсем не вышло. Режиссёр Ян Язепович Штильке требовал от Некрасова демонических рогов, но получались только травоядные. Алёша походил на барана в лучшем случае, никак не на демона. Ян Язепович материл Некрасова очень умело, сердце моё радовалось за наше искусство. «Боже, какие точные, ёмкие формулировки!» – думал я, восторгаясь режиссёрской проницательностью. Как точно он разглядел неприглядную суть под слащавой личиной. Восхищало также его знание русского языка. Вообще, замечательный дядька, настоящий мастер театра.

В обед Раппопорт объявил, что товарищеский долг исполнен. Мы лучше потом на готовый спектакль придём.

…Все сказали: «Ну, жалко, конечно». И поехали гулять в Ментона. У Кеши болит нога, Семён Борисович по сути своей не пешеход. Оба они путешествуют в гастрономической плоскости. Находят ресторан, наливаются вином и млеют, разглядывая сомлевших на жаре девок. Мы же с Катей ходили, ходили.

Из всех видов выражения чувств мне доступны два – ходить рядом и трещать о пустяках. Я пересказал ей всё написанное за три года. Было страшно: если я замолчу – она заскучает, обернётся птицей и улетит.

Мои старания приносили плоды. В Гольф-Жуане она взяла меня под руку. А в Грассе чмокнула в щёку липкими после мороженого губами. Я понимал, что это вершина наших отношений, и поклялся не мыть щёку как можно дольше. Через неделю всё покатится вниз. Мы вернёмся в страну вечнозелёных помидоров. Ещё через три недели план Раппопорта сработает – и я усохну.

Говорят, Клеопатра казнила своих несчастных счастливых любовников. Если царица Египта хоть наполовину была похожа на Катю, я бы не жаловался на месте казнённых. Всю оставшуюся жизнь им было что вспомнить. Все пять или сколько там часов. Моя же память останется чиста, я буду жить долго, хорошо и скучно. Через пару лет, выметая пыль из-под ковра, найду её серёжку и горько усмехнусь.

– О чём думаете? – спрашивала Катя, когда молчание затягивалось.

– О книжке думаю.

– В ней будут женщины?

– О да!

– А дети?

– Конечно. Я пишу в жанре «ми-ми-ми». Будут дети, птички, собачки. А все экзистенциальные конфликты придётся разбирать на примере весёлых котят.

– Расскажите.

– Сейчас? Здесь?

– Конечно. Или котята – что-то интимное?

– Вовсе нет. Вот, например. История о бытовой магии. Наша семья практикует, когда припрёт. Мы никогда не говорим: «У котика заболи, у Ляли перестань». Нам жаль котов. Мы все болячки отсылаем афганскому бандиту Бену Ладену. Раньше так делали, то есть. Ему полезно для очистки кармы, думали мы. Бен Ладен об этом не знал и не понимал, что происходит. То синяк на колене, то уколотый палец, то подбитый глаз. Как будто он не взрослый мужчина, а две девчонки-сорванца. Вскоре жизнь ему обрыдла. Бен натворил гадостей и был наказан педагогами из американского спецназа.

Сейчас он умер, переродился крокодилом в Ганге. Лежит на дне, переоценивает своё поведение. Но наше-то детство продолжается. Нам пришлось использовать волка, живущего в лесу. Странная жизнь началась у серого. Кругом деревья и кусты, а у него, по ощущениям, то ушиб от холодильника, то ожог от утюга.

Дети меня уважали как отца и народного целителя. Но однажды позвонила бывшая супруга Люся и отчитала нас всех. Мы не выучили таблицу умножения, чем опозорили её на всю школу. Я не знаю заклинаний для изучения математики. Знаю только один мистический ритуал. Нужно ворваться в детскую комнату, трясти ремнём, стараясь никого не задеть, и много угрожать. В рамках того же обряда принято говорить поучительные штампы про вытаскивание рыбки из пруда, врать, что «кто не работает, тот не ест» и пр. За пять-шесть таких выходок таблица сама оседает в затылочных долях детского мозга.

Я набрал воздуха, ворвался, раскрыл пасть и стал орать. Ляля как раз бездельничала. Ничего не учила, малевала в компьютере жёлто-синюю мазню. Я рассказал ей о роли образования и труда. Про Нильса с гусем, Незнайку и Буратино.

– Сколько сил в тебя вложено! – говорил я. – Одних пакетиков риса – миллион! А в ответ сплошная бездуховность!

Ляля слушала и водила компьютерной мышкой. Я посмотрел, а в мониторе очень красивая картина в стиле Айвазовского. Пейзаж с морем, солнцем, рыбами и гусём вдохновенным, летящим по делам. Никакая не мазня. Мощный жёлтый, искренний синий, ипрессионистская лёгкость и ясные световые впечатления, подзвученные пульсирующей ритмикой полутонов. Сверху написано «ПАПА», чтобы не забыть, кому подарок. И курсор елозит, закрашивая первую «П». Раз я ору, то и дружбе конец. Будет просто картина, не посвящение.