Весь Шерлок Холмс

Так вот, дела шли все хуже и хуже, и это животное, Хадсон, становился все более навязчивым. Это продолжалось до того дня, когда он в моем присутствии оскорбительно ответил отцу. Тогда я наконец схватил его за плечи и выставил из комнаты. Он крадучись ушел прочь, но лицо его излучало ядовитую злобу, а страшные глаза таили угрозу, которую невозможно описать словами. Я не знаю, что произошло между ним и отцом после этого, но на следующий день отец подошел ко мне и спросил, не желаю ли я извиниться перед Хадсоном. Как вы уже догадались, я отказался и поинтересовался у отца, почему он позволяет этому грубияну дерзить ему и чувствовать себя хозяином в его доме.

«Эх, сынок, – ответил он, – говорить можно сколько угодно, но ты не ведаешь, в каком я положении. Но ты поймешь, Виктор. Я позабочусь о том, чтобы ты узнал, что бы ни случилось! Ты же не думаешь, что твой старый отец хочет навредить тебе?»

Все это расстроило отца, и он заперся в кабинете, где, как я видел через окно, он все время что-то писал.

В тот самый день произошло нечто обещавшее принести нам всем огромное облегчение: Хадсон сообщил, что собирается уехать. Он в нетрезвом виде появился в столовой, где мы сидели после ужина, и хриплым голосом объявил о своем намерении.

«Хватит с меня Норфолка, – сказал он. – Я отправляюсь к мистеру Беддоусу, в Гемпшир. Бьюсь об заклад, он будет рад видеть меня не меньше, чем вы».

«Но я надеюсь, вы покидаете нас не в дурном расположении духа, Хадсон?» – спросил отец с робостью, от которой у меня внутри все заклокотало.

«Передо мной так и не извинились», – буркнул он, бросив на меня мрачный взгляд.

«Виктор, ты признаешь, что весьма грубо поступил с этим человеком?» – сказал отец, повернувшись ко мне.

«Напротив. Я считаю, мы оба проявили к нему достаточно снисходительности и терпения», – возразил я.

«Ах вот как значит, вот как? – взревел Хадсон. – Ну ладно, дружище. Ничего, я вам еще устрою!»

Он заковылял прочь из комнаты и уже через полчаса покинул наш дом, оставив отца в глубочайшем смятении. Это его состояние вызывало у меня сильное беспокойство. Каждую ночь я слышал, как отец бродит по своей спальне, и, когда он, казалось бы, вновь начал обретать уверенность в себе, на нас и обрушились все неприятности.

– И каким же образом? – поинтересовался я.

– Весьма необычным, представьте себе. Мой отец получил письмо, на нем стоял почтовый штамп городка Фординг-Бридж. Отец прочитал это письмо, схватился за голову и начал бегать маленькими кругами по комнате, как человек, потерявший рассудок. Когда мне наконец удалось усадить его на диван, я увидел, что его рот и веки искривлены. Я понял – у него случился удар. Доктор Фордем приехал незамедлительно, и мы уложили отца в постель. Но паралич разбил все его тело, и он так и не пришел в себя. Думаю, когда мы приедем, он скорее всего уже будет мертв.

– Вы пугаете меня, Тревор! – воскликнул я. – Так что же такого было в этом письме, что могло привести к такому ужасному происшествию?

– Вот именно что ничего. В этом и кроется загадка. Содержание письма было совершенно абсурдным и обыденным. О Боже, вот этого я и боялся!

Он произнес эти слова, когда экипаж уже завернул на аллею, ведущую к поместью, и в тающем свете дня мы увидели, что все занавески в доме задернуты. На лице моего друга отразилась горькая печаль утраты. Когда, выскочив из экипажа, мы бросились к дверям, из дома вышел человек, одетый в черное.

– Когда это случилось, доктор? – спросил Тревор.

– Почти сразу же после того, как вы уехали.

– Он приходил в себя?

– Всего лишь на один миг, перед самой смертью.

– Он просил что-нибудь мне передать?

– Только то, что бумаги лежат в дальнем ящике в японском шкафу.