Веселая жизнь, или Секс в СССР

Появился игривый Алик, неся на подносе дюжину порций жареной курицы с картофельным пюре. Не глядя, как крупье на карты, официант разметал тарелки по столам. Заподозрить его в злом умысле именно против Зины было невозможно, однако хотите верьте – хотите нет: передо мной на нежном картофельном возвышении лежало, напоминая пухлый бумеранг, сочное крыло, такое большое, словно отняли его у зрелой индейки. Карягиной же досталась жалкая пупырчатая загогулина, похожая скорее на фрагмент несовершеннолетней перепелки.

– Понял? – с фатальным смирением спросила Зина.

– Возьми мою порцию! – оторопев от этой мрачной несправедливости, предложил я.

– Не надо, судьбу не обманешь… – Она всхлипнула, улыбнувшись. – Знаешь, Гош, мама меня ведь рожать не хотела, аборт собиралась сделать, просто не дошла до врача. Э-э-эх-р-р-р… – Несчастная женщина одним движением уместила крылышко во рту и страшно хрустнула зубами.

57. На веранде

Когда гульба покатится лавиной,Пей, но следи, кто громче всех несетКПСС да рюмку половинит –Тот, к бабке не ходи, и есть сексот!

А.

После обеда я решил выпить кофе и встал в очередь к буфету, где Дуся на агрегате величиной со сноповязалку варила, как бы мы сегодня сказали, «эспрессо». Ни «капучино», ни «латте», ни «американо» – тогда еще никто не знал, за исключением выезжавших на Запад. Хитрость была в том, что, смолов зерна, буфетчица, мухлюя, из одной засыпки делала три чашки кофе. Если попадалась первая порция – ты за пятнадцать копеек получал вполне приличный ароматный напиток с ажурной пенкой, вторая чашка была пожиже, но пить можно, а вот третья содержала слегка подкрашенный кипяток. Зная этот секрет, я прикинул: сейчас Дуся выставит мне бурду, и галантно пропустил вперед незнакомую, явно не московскую даму, судя по глуповатому лицу – поэтессу. Провинциалка, не посвященная в тайны столичной литературной жизни, душевно поблагодарила.

– На здоровье!

Вдруг из очереди меня выдернула чья-то рука, и знакомый голос тихо пропел в ухо:

– «Пойдемте сударь, о, пойдемте, вас ждут давно-о в заве-е-етном уголке-е-е!»

Лялин, обняв, повел меня на «веранду», примыкавшую к Пестрому залу. Там за закрытыми дверями питались литературные начальники и важные, в том числе зарубежные, гости. «Веранда», обшитая деревом и украшенная грузинской чеканкой, сегодня пустовала, если не считать сидевшего за обильным столом Бутова, одетого в синюю ветровку с нашивкой «Porsh». Такого количества молний на отдельно взятой куртке мне прежде видеть не приходилось. Модный народ – чекисты!

– «Выпей меда, выпей бра-а-аги, про изменщицу забу-удь!» – пробасил Папикян, усадил меня и взялся за бутылку с нежной решимостью.

– Мне сегодня еще работать… – и я, как на плакате, заслонил ладонью пустую рюмку.

– А нам, значит, бездельничать? – нехорошо усмехнулся Палыч.

– Граммулечку, Жоржик! Армянский выдержанный. Обидишь!

– Ладно…

Понимая, что мне еще подписывать в свет газету, я только обмочил губы в ароматном коньяке.

– Ну как там ваша комиссия? – прищурившись, спросил Бутов.

– Работаем.

– Знаем, как вы работаете. С кем и о чем в Переделкино совещались, тоже знаем. Ну, просто как дети малые!

– Откуда знаете? – смутился я.

– От верблюда.

– Мы ничего… мы просто поговорили…

– Значит, теперь слушай сюда: про все, что вы нафантазировали, забудь!

– Но Ковригин…

– Ты кушай, кушай! – Лялин положил мне на тарелку сациви. – Хочешь напечатать свой «Дембель»?

– Хочу.

– В Италию хочешь?

– Хочу.

– Квартиру без тещи в Филевской пойме хочешь?

– Хочу.

– Тогда делай то, что говорят. Повестушка у тебя нормальная. Я прочитал. Ничего страшного в ней нет. В жизни еще хуже. – Бутов долил коньяк в мою рюмку. – Знаешь, какой у нас в роте «неуставняк» был? Меня самого на первом году по утрам петухом кричать заставляли – дедов будить.

– Но ведь Ковригин…

– Слушай, Полуяков, оставь ты в покое Ковригина! Он сам как-нибудь выпутается. Знал, куда лез. Ты лучше спроси, откуда у меня твоя рукопись?

– Откуда? Из «Юности»?

– Наивный чукотский юноша! Мог ты влипнуть, парень, покруче Ковригина. Ты кушай, кушай! – Папикян положил мне на тарелку севрюгу.

– Вот гад!

– Ты о себе лучше думай. С тобой-то, как с Ковригиным, никто нянькаться не станет – просто перекроют кислород. Везде.

– Жорж, не дури! – обнял меня Лялин. – У тебя вся жизнь спереди! Скушай тарталеточку.

– Я обедал только что.

– Ничего страшного, – осклабился чекист. – Обед – как жена, а тарталеточка – она вроде молодой актриски. Так ведь, Полуяков?

– Не пугай мальчика! Жорж, дело очень опасное! – страдальчески вздернул крашеные брови Папикян.

– И что мне теперь делать? – спросил я обреченно.

– Ну вот, уже лучше. Забудь все, что вы там, в Переделкино, придумали! – Чекист улыбнулся.

– Забыл, – кивнул я искренне, так как на самом деле не мог вспомнить наш план спасения классика.