Веселая жизнь, или Секс в СССР

Студентом-второкурсником я как отличник получил в институтском профкоме бесплатную путевку в Дом отдыха «Бестужево» под Можайском. Там, будучи нетрезв, я нахально задрался с медиками, заехавшими туда чуть ли не целым курсом, прихватив из Москвы несколько канистр спирта. Били они меня долго и подробно, а наутро раскаялись и стали лечить. Спиртом. Мы подружились. После третьего курса мои приятели разошлись по разным специализациям, и у меня со временем появились личные доктора почти во всех отраслях медицины. Я позвонил сексопатологу Валере Шустеру, обрисовал ситуацию, он хохотнул: «Обычная история. Веди ко мне обоих!» Не знаю, что уж он там наплел Элле, похоже, сослался на Авиценну, который считал, что природа отпускает мужчине на всю жизнь ограниченное количество семяизвержений, наподобие обоймы, какую выдают бойцу на учебных стрельбах. Ты можешь прицельно бить одиночными, а можешь сразу выпустить веером весь «рожок» и остаться без боеприпасов. Верную Эллу это известие потрясло, с тех пор единственное в квартал снисхождение мужа она воспринимала как щедрый дар судьбы.

А Фрумкин между тем расширил свой половой кругозор, включив в него лаборантку кафедры научного коммунизма и товароведа галантерейного магазина, в который как-то нагрянул с ревизией. Тут надо бы объясниться: Боря числился в каком-то унылом НИИ, но его настоящим призванием была организация народных гуляний, празднеств и факельных шествий. Кроме того, Фрумкин, неизвестно почему, числился общественным инспектором всемогущего Народного контроля. Он мог зайти в любой магазин, взвесить, допустим, килограмм мослов, в ценнике названных отчего-то говядиной 1-го сорта, а потом мягко удивиться явному преобладанию в закупке костных и соединительных тканей в ущерб мышечным. Его, конечно, посылали далеко-далеко, тогда он вяло доставал из нагрудного кармашка удостоверение «Народного контроля», и в магазине начиналась тихая паника, заканчивавшаяся извинениями и дарами, которые Боря, разумеется, гневно отвергал, а позже присылал за ними Эллу или тещу Генриетту Исидоровну.

Фрумкин-то и организовал мне письмо на бланке за подписью заместителя председателя Народного контроля: мол, известному писателю имярек для плодовитого творчества необходима дюжина импортных книжных полок. Я отвез письмо по назначению в мебельный магазин № 34 на окраине столицы – дальше начинались поля и коровники. Директор был на выезде, и мне пришлось долго ждать, наконец он появился – в замшевой куртке и модной водолазке-«лапше». От него пахло шашлыком, вином и одеколоном «Боггарт», продававшимся в «Березке».

– По какому вопросу? – холодно спросил директор, заметив меня.

– Чешские полки.

– Запишитесь в очередь и ходите на переклички, – привычно ответил босс, отпирая кабинет.

– У меня письмо.

– Что еще за письмо? Покажите!

Увидав бланк «Народного контроля», директор сразу подобрел, глянул на меня с нежным уважением и наложил положительную резолюцию.

– Как только придут, я вас лично извещу.

Известил… Я набрал номер Фрумкина и поблагодарил.

– Пустяки! – бодро ответил Боря. – Мы же друзья! – и рассказал про свою новую любовницу – солистку танцевального ансамбля «Рябинушка».

Умер он рано – в конце 1990-х в Израиле, куда уехал после распада СССР, а главное – после упразднения Народного контроля и факельных шествий, без чего его мятущейся душе было скучно в России. Наверное, Фрумкин не выдержал жаркого климата своей исторической родины. Возможно, слишком много соплеменников, которым он когда-то помогал добывать дефициты, хотели с ним благодарно выпить. Да и у женщин там, как понимаете, горячая и требовательная левантийская кровь. Это вам не щадящая нежность наших прохладных славянок и угро-финнок.

Я поймал себя на том, что, не вчитываясь, лишь скольжу глазами по полосам, выругался и сосредоточился. Но тут в кабинет вошел Макетсон, прикрыл дверь, внимательно осмотрелся и очень тихо, почти не разжимая губ, сказал:

– Георгий Михайлович, вам, как коммунисту, я могу это сказать.

– Что?

– Меня хотят внедрить в диссидентское подполье.

– Зачем?

– Нужно. Сегодня собеседование на самом верху. Через час. У Бобкова. Заодно узнаю, что они там решили с Ковригиным.

– Ну, хорошо, идите!

– Но вы понимаете, если кто-то об этом узнает…

– Могли бы и не предупреждать.

Едва он вышел, позвонила Мария Ивановна:

– Заяц, скачи к нам. ТТ тебя ждет. Бегом!

В коридоре, возле зеркала, топтались Фагин, Крыков и лысый пузатый нацмен с золотыми перстнями на толстых волосатых пальцах.

– Триста сорок, батоно Автандил! – не уступал Эдик.

– Триста, больше не дам, – упирался покупатель.

– Что?! Я лучше себе оставлю, – возмущался Крыков.

– Уважаемый, – ласково объяснял Фагин, – это ар-деко! Только свистни – уйдет моментально.

– Свисти сколько хочешь, дорогой, но триста двадцать… – качал потной лысиной покупатель.

– Беру за триста пятьдесят, – бросил я, пробегая мимо, – и закрывайте к чертовой матери вашу лавочку!

56. Несчастная Зина