Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Партия – это тело, к которому еще и голова нужна. Ладно, ты иди, тебе выспаться надо. Вы завтра над Ковригиным не лютуйте! Он, конечно, мужик спесивый, задиристый, но ему Бог дал талант, а за талант многое прощается.

– Что ж ваш Сталин за талант не прощал?

– Еще как прощал! Он предателей не прощал, даже талантливых. А Ковригин не предатель. Вот Солженицын как есть предатель. А Ковригин – нет, хоть он из кулаков…

– Я почему-то тоже так подумал.

– Ты подумал, а я точно знаю. Но ты, Егорша, с ним по совести поступай. Даже если ошибешься, не так себя корить потом будешь. Вот когда схитришь, а после все равно впросак попадешь, вот тогда даже себе самому сказать нечего. Смотришь в зеркало и видишь подлого дурачину. Ты сам-то читал эти рассказы?

– Читал.

– С душком?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, он за Советскую власть или против?

– Скорее, против. Ему при царе больше нравится.

– Не жил он при царе – вот и нравится. Ладно – иди. А то завтра проспишь, и посадят тебя, как при Сталине… – Ветеран усмехнулся железными зубами, блеснувшими в холодном свете луны.

66. Гражданин проспамши

Нет ни рубля. Жена ушла к соседу.И выпер геморрой как на беду.Пей и ликуй, что не случилось этоС тобою, брат, в 37-м году.А.

Мне приснился страшный сон: я арестован по доносу Торможенко и приговорен к расстрелу. Не помогли ни чистосердечное признание (в чем именно – не помню), ни ходатайство парткома, ни заступничество чекиста Бутова. Последнее свидание мне дали почему-то с Летой, но она пришла, ведя за руку Алену, а та упиралась и хныкала: «Не хочу, у него ремень с пряжкой…» Гаврилова обещала ждать, даже если мне дадут 10 лет без права переписки. Дочь поклялась никогда больше не трогать мамины марки. А на Нину мне разрешили взглянуть в зарешеченное окно: жена стояла во внутреннем дворике, на булыжной мостовой в новой шубе и плакала. Я просунул между прутьями руку, помахал, но она даже не заметила.

– Не валяйте дурака, осужденный, и не морочьте голову двум приличным женщинам, вас завтра расстреляют, а им надо устраивать личную жизнь, рожать детей… – сурово посоветовал мне следователь, когда Лета и дочь ушли.

– Я подал кассацию!

– Она отклонена. Распишетесь в уведомлении. Будьте мужчиной! Примите пулю достойно.

– Но я не хочу умирать!

– А кто хочет? Смерть всегда приходит по расписанию, просто никто из нас не знает этого расписания.

Следователь погладил бритую бугристую голову, одернул длинную синюю гимнастерку и вышел из камеры, не зная, что его самого шлепнут через год, когда начнут чистить органы от ежовских опричников. У моего сна имелась одна странная особенность: и я, и Лета, и Нина, и Алена, и даже доносчик Торможенко – все были одеты по моде восьмидесятых. Толя пришел на очную ставку в джинсовой куртке «Lee», которую ему привез из Штатов тесть. Обвинив меня в клевете на Советскую власть посредством бездарной повестушки «Дембель», он достал из кармана электронную забаву «Том&Джерри», made, как говорится, in USA, и принялся азартно давить на кнопки. Моя Алена о такой игрушке могла только мечтать, пробавляясь жалким советским аналогом «Ну, погоди!». Однако странная наша одежда нисколько не тревожила подозрительных следователей и бдительных конвоиров, носивших мешковатую довоенную форму со знаками различия в петлицах. Говорят, эти шпалы, кубики, ромбы придумал Казимир Малевич по заказу Льва Троцкого.

Когда меня вели по бесконечному желтому коридору, я лицом к лицу столкнулся с тем самым стариком, с которым разговаривал под лестницей ночью. На нем была все та же полосатая пижама, но лицо совсем молодое, жутко избитое, в кровоподтеках. Я хотел кивнуть, даже поздороваться, но наткнулся на умоляющий взгляд и похолодел, поняв страшную опасность, ведь, узнав, что мы знакомы, следователь пририсует к разветвленной схеме антисоветского заговора еще два кружочка, и допросы с изобретательной жестокостью пойдут по новому кругу.

Потом, запершись на ключ, я сидел в камере смертников на привинченной к полу железной кровати, ожидая, когда за мной придут, и мучительно искал выход из гибельной ситуации. Я знал, выход есть, и очень простой, но никак не мог вспомнить, так забываешь фамилию одноклассника, зачитавшего твоего Жюля Верна. Ну как же его звали, как? Еще вчера помнил…

В дверь загрохотали:

– Полуяков, на выход с вещами!

«С вещами» – это значит в расход.

Я встал, взял в руки узелок и снова сел от слабости в коленях, потом с трудом поднялся и медленно пошел к вратам смерти…

– Полуяков, твою мать, скорее! Перед смертью не надышишься! Отпирай, вражина!