Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Отдыхай! – обидно засмеялся каскадер, и они умчались.

74. Мне голос был…

От Новопеределкино до Неринги,От Старого Оскола до ИнтыМы сладострастно «Голосу Америки»Внимаем, широко разинув рты,Развесив ушиНа шестую часть суши.

А.

Проводив гостей, я долго и бесцельно бродил по Переделкино. Сквозь прорехи в фиолетовых тучах посверкивали крупинки звезд. В воздухе пахло мокрой прелью и дальней гарью. Деревья, теряя листья, дрожали на ветру, как обиженные. Зазаборные собаки, лениво перебрехиваясь, информировали друг друга, что я для них не представляю никакой опасности. Сквозь редкие планки палисадов светились астры и гортензии. Кое-где почерневшие золотые шары безутешными снопами навалились на ограды. В канаве ворочались усталые осенние лягушки. Иногда из туч, мигая сигнальными огнями, вываливался самолет, похожий на подводную лодку с крыльями, и, утробно ревя, тонул за внуковским лесом.

«И в самом деле, как они летают?»

Стыдно признаться, но я жалел, что не предложил Неверовой остаться, даже вернулся к тому месту, где на асфальте еще темнело влажное пятно, напоминавшее очертаниями Австралию. Озорная девушка! Я свернул в дачный проулок. Поселок отходил ко сну. Окна в домах погасли, либо еле теплились синевой включенных телевизоров. Зато дача Ковригина светилась, будто огромный китайский фонарь, оттуда неслись музыка, застольный гомон и смех. Пахло шашлыком. Празднует! У ворот стояла служебная «Волга» Сухонина. Водитель спал за стеклом, откинув сиденье и выставив острый кадык.

Когда я вернулся в корпус, в холле никого не было, очередь к телефону рассосалась, «генеральша» легла спать и приглушила свет. Я заглянул под лестницу, надеясь увидеть вчерашнего ветерана и продолжить разговор, но там никого не оказалось. Чайника с успокоительным отваром у зеркала тоже не было.

– Угомонись! – высунулась из-за шкафа недовольная Ядвига Витольдовна. – Бар закрылся. Все легли. Ступай к себе!

– Иду…

– А эта твоя Гаврилова лучше, чем к кино. Так редко бывает. Почему она у тебя не осталась?

– Полюбила другого.

– Этого клоуна?

– Он актер…

– Какие же мы, бабы, дуры! Спокойной ночи, Юргенс!

Не успел я войти в номер и расшнуровать ботинки, в дверь постучали.

– Кто там?

На пороге стояли Золотуев и Краскин. Влад, как противотанковую гранату, держал в одной руке пол-литра, а в другой стакан. Лева прижимал к груди черно-серебристый VEF размером с обувную коробку.

– Здесь пили! – потянув носом воздух, определил бывший секретарь партбюро.

– И закусывали! – поддержал бывший женолаз.

– Вы чего? – спросил я.

– Сейчас будут повторять, – сообщил Влад.

– Что буду повторять?

– Узнаешь, идеологический диверсант!

– Ну, что, продинамила тебя твоя актриска? Зря кормил и поил, – хмыкнул Лева, глядя на неразобранную постель. – Говорили тебе, бери Розу – не пожалеешь!

– Никто меня не динамил. Я сам воздержался. Не в том настроении.

– Еще бы! Вся Москва гудит, – засмеялся Золотуев. – Ну, ты и дал, парень, стране угля, мелкого, но много! – Он поставил на стол бутылку.

– Я вообще-то спать собирался.

– Мы тоже. Хлеб остался?

– Остался.

– Давай! И посуду тоже…

– Зря ты воздержался! Секс – лучший антидепрессант. – Краскин сел в кресло, поставил на стол приемник и покрутил ручку, шаря по скрипучим волнам радиоэфира.

В комнате зазвучал голос беглого советского актера Юлиана Панича, рыдавшего в эфире очередную главу «Архипелага ГУЛАГ»:

«…Ах, доброе русское слово – острог – и крепкое-то какое! сколочено как! В нем, кажется, сама крепость этих стен, из которых не вырвешься. И все тут стянуто в этих шести звуках – и строгость, и острога, и острота (ежовая острота, когда иглами в морду, когда мерзлой роже метель в глаза, острота затесанных кольев предзонника и опять же проволоки колючей острота), и осторожность (арестантская) где-то рядышком тут прилегает, – а рог? Да рог прямо торчит, выпирает! прямо в нас и наставлен!»

– Ядрено пишет, – кивнул бывший секретарь партбюро, разливая водку по стаканам. – И что не в глаз – то в бровь!

– Завидуешь! Как думаете, – Краскин с отвращением понюхал алкоголь, – это у нас когда-нибудь напечатают?

– Это – никогда! – покачал головой Золотуев, выпил и закусил корочкой хлеба.

Мы тоже маханули. Вкусовые рецепторы еще протестовали против грубого национального напитка, а пищевод уже благодарно теплел. Панич, наконец, отрыдал. В чуждом эфире пропиликала звуковая заставка – и пошли новости, которые, чередуясь, читали мужчина и женщина. Голоса у дикторов были хорошо поставленные, но с какой-то особой антисоветской гнусавинкой. Я узнал много нового и интересного. Генсеку Андропову стало лучше, его отключили от аппарата искусственного дыхания, однако он еще привязан к клинике из-за ежедневных процедур гемодиализа. Резкое ухудшение у кремлевского лидера, оказывается, наступило из-за нервного потрясения, когда разразился скандал с корейским «Боингом», сбитым советскими ПВО.