Веселая жизнь, или Секс в СССР

Оказалось, с длинномера слетела шестиметровая доска-сороковка и легла поперек трассы от обочины до разделительной полосы: ну, никак не объехать. Водители легковушек, увидев преграду, резко тормозили, чтобы не остаться без глушителей, за ними сбрасывали скорость и те, кто несся следом. В общем, из-за какой-то деревяшки вышел затор, машины едва тащились, переругиваясь противными сигналами. Но доползя до преграды и осторожно преодолев, никто не останавливался, чтобы убрать доску с пути, наоборот – все радостно газовали и скрывались за взлобком пустой трассы.

– Ты понял? Вот такой у нас народ, мать твою за вымя! – выругался Петр Матвеевич и съехал на обочину. – Пойдем – поможешь!

Мы вылезли из «пазика». Он вышагнул на проезжую часть, как партизан из засады и властно подняв руку, остановил «жигуль», потом, кряхтя, нагнулся, взялся за один конец доски, лежавший на двойной полосе, а я ухватился за второй, который почти нависал над кюветом. Непросушенная древесина оказалась неподъемной. На помощь из «жигуля» вылезли два парня, и вчетвером мы оттащили сороковку, сбросив в заросшую лопухами канаву. Пока мы вытирали испачканные руки о замшевые листья, пока курили, непечатно порицая эгоизм участников дорожного движения, пробка рассосалась, как и не было.

– Понял? – спросил Петр Матвеевич, когда мы снова тронулись в путь. – И так везде. Остановись, убери! Нет, зачем? «Я уже проехал, меня не касается». Или вот сегодня утром, слушай: вызвали на аварию. Прорвало. А муфту выдали старую, бракованную. Ну нет других на складе. Расходники нам раз в месяц завозят. Плановое хозяйство, трепать его молотить! Ну, стали зачеканивать – край сыплется. Знаем же, через месяц развалится, а ставим. Как же – план, премии, отчеты, флажки переходящие… А ты, парень, говоришь – Андропов… Жидковат! Во всех смыслах. Сталин нужен.

– Вы тоже думаете, Андропов – еврей?

– Нет, китаец, мать его за вымя!

Я слушал водителя и смотрел в окно на бедные подмосковные деревеньки, мелькавшие за щербатой полосой тополей, до срока сбросивших ржавую придорожную листву. Все домики были одинаковые, низкие в три окна с верандой. Их выстроили, наверное, скопом после Победы на месте дореволюционных избушек, сгоревших или раскуроченных в войну. Одни усадьбы обветшали, удручая повалившимся забором, плешивой дранкой или черным шифером на кровле. Другие, наоборот, радовали свежей покраской, новой оцинкованной крышей, ровным штакетником, а то и сварным гаражом на краю участка. Впрочем, такие хозяйства попадались не часто. Кое-где деревни никли к подножию бело-синих многоэтажек, похожих на огромные айсберги, приплывшие сюда по зеленым волнам подмосковных лесов. Я вдруг подумал: как же рванет вперед наш СССР, когда уберут, наконец, с дороги эту дурацкую доску, которая лежит на его пути без малого семьдесят лет! Ей-богу, именно так и никак иначе я думал в тот день, 1 октября 1983 года.

– Ишь ты!

– Что?

– Ты, говорю, выходит, писатель? – удивился Петр Матвеевич, глядя на вывеску при въезде в Дом творчества «Переделкино».

– Не похож?

– Не очень. Молодой еще. А про что пишешь?

– Про жизнь.

– Правильно! Вот ты про нас и напиши! А то про космонавтов, разведчиков, строителей разных там БАМов, пионеров-героев все пишут и пишут, а про нас, тех, кто в вашем дерьме валандается, слушай, я нигде еще не читал – ни в газетах, ни в книгах.

– Попробую… – вяло пообещал я, отдавая пятерку. – Нормально?

– Заподлицо! – ответил он. – Ну, писатель, будь здоров!

«Пазик» развернулся и уехал, мелькнув трафаретом «Москанализация». Я смотрел ему вслед, не подозревая, что через три-четыре года все в литературе переменится до неузнаваемости. Всевозможные нечистоты и фекальные отбросы жизни станут главными темами изящной некогда словесности. Мат-перемат из подворотен и пивных могучим потоком возмутит чистые воды советской литературы. Бомжи, извращенцы, наркоманы, урки, душегубы, психи заполонят повести и рассказы. Горемыки, запутавшиеся в половой и национальной самоидентификации, густо заселят киноэкран, телевизор и сцену. Безутешный еврей-отказник, сидящий на чемодане и клянущий «красный Египет» в ожидании разрешения на выезд, станет главным страдальцем отечественной литературы. Со страниц многотомных «архипелагов» 50 миллионов зэков, сидящих за колоски и анекдоты, будут из-за колючей проволоки взывать о справедливости…

Зато про космонавтов, пахарей, разведчиков, строителей БАМов и даже про пионеров-героев перестанут писать вовсе, разве что с постмодернистской подковыркой. Кстати, этот грядущий «тренд» чутко просек таинственный Аноним, приславший подборку стихов в «Стопис»:

А я бы Павлика МорозоваРемнем порол по жопе розовой.Ори, пацан, от боли адовой,Но папу, сука, не закладывай!

Или вот оттуда же подражание «Письмам римскому другу» Иосифа Бродского, который в 1983-м еще не был нобелевским лауреатом: