Веселые будни

По-моему за уроком все как-то особенно вкусным кажется, я тогда все решительно могу съесть, даже что и не очень люблю. И весело, и страшно, особенно, сидя как я, чуть не под самым носом y учительницы.

«Женюрочки» нет, она ведь часто куда-то испаряется. Съели мы все свои конфеты дочиста, a тут Люба и шепчет:

«Беда, Муся, пить до смерти хочу, a ведь «Индеец» выйти не пустит.»

- И я, говорю, хочу, a только беды тут никакой нет - нагнись и пей, a потом я.

A Люба-то не знала, что y меня водяные запасы имеются.

Посмотрели - «Краснокожка» спокойно отвернувшись сидит: все обстоит благополучно. Люба нагнулась и отпила с четверть стакана. Потом я под стол полезла, да только Бог его знает, как это приключилось, - противная кружка выскользнула y меня из руки и перевернулась в парту!

Сперва слышу кап… кап… кап… на пол, a потом уж и целой струйкой побежало. Люба, конечно, готова, киснет со смеху. Что тут делать? A уж лужица порядочная. Одно остается - лезть под скамейку. Лезу. Только я туда юркнула, подол юбки приподняла и изнанкой пол вытираю, «Краснокожка» поворачивается.

«Вы что там под столом делаете?»

Как она спросила, я живо платок носовой, тоже мокрый, которым я парту вытирала, a теперь в руке держала, шлеп на пол, a подолом все тру. Слава Богу, сухо, только пятно небольшое осталось.

«Я, говорю, Вера Андреевна, носовой платок к вашему подножию уронила.»

Все как фыркнут, даже «Индеец» засмеялся.

- Да что я, гора, что ли, что вы к моему подножию падаете? Ведь это только про горы так выражаются.

Я в это время уже встала, смешно мне, но я делаю святые глаза и говорю:

«А я думала и про людей так говорят, есть ведь даже и в молитве «подножие всякого врага и супостата.»

- Да, но я не враг и не супостат, и говорим-то мы не по-славянски, a по-русски. Садитесь на место и старайтесь никуда ничего не ронять.

«Говорит, не супостат, - шепчу я Любе: то есть самая настоящая краснокожая супостатка.»

Люба вся трясется и не может удержаться от хохота, a ведь вы знаете, как это заразительно, я тоже фыркаю, за нами остальные, но «супостатка» начинает злиться.

- Пожалуйста перестать. Терпеть не могу этого бессмысленного хохота; знаете русскую пословицу: смех без причины…

Ну, уж коли это без причины, так неизвестно чему и смеяться.

Кончилась вся эта история тем, что меня для усмирения к доске вызвали. Уж как она меня ни пытала, и так, и сяк, - то есть без единой запиночки я ей ответила; должен таки был «Индеец» двенадцать поставить.

Отлично! Гривенник заработала, a лишний гривенник никогда не лишний.

Да, чуть-чуть не забыла. История-то y нас на днях какая приключилась, опять раскрасавица наша Зубова отличилась. Мало того, что с книжки списывает, да девятки за поведение получает, она уже теперь сама дневник себе подписывать стала.

Евгения Васильевна несколько дней все требовала, чтобы она ей показала подпись за прошлую неделю; та все: «забыла» да «забыла». Наконец «Женюрка» объявила, что, если она еще раз забудет, то её родителям не забудут по городской почте письмо послать. Струсила та. Приходит, говорит - подписано.

«Слава Богу, давно пора», - отвечает Евгения Васильевна: «покажите!»

Ta подает. Евгения Васильевна открывает, смотрит:

«Это кто же, мама подписывала?»

Зубова красная как рак.

- Да, мама.

«Странно, будто не её почерк.»

- Нет, Евгения Васильевна, это мама, честное слово, мама, ей-Богу, мама, a только она очень торопилась.

«Неправда, Зубова, это не мама подписывала», - говорит Евгения Васильевна; она тоже красная, значит сердится, и в голосе y неё звенит что-то.

Зубова молчит.

«Я спрашиваю, кто подписывал ваш дневник? Это не мама.»

- Извините, Евгения Васильевна, я ошиблась, я забыла, это правда не мама, она больна, это тетя.

Тут Евгения Васильевна как крикнет на нее: «Не лгите, Зубова! Стыдитесь! Сейчас вы божились, что мама, теперь говорите тетя. Так я вам скажу, кто подписывал - вы сами!

Зубова воет чуть не на весь класс, a все свое повторяет:

- Нет… Ей Богу… Нет… Ей Богу…

«Молчать!»

Как крикнет на нее Евгения Васильевна, я даже не думала, что она и кричать-то так умеет.

«Идемте.»

Взяла за руку и повела рабу Божию вниз.

Минут через двадцать, когда Надежда Аркадьевна нам уже диктовку делала, Евгения Васильевна привела всю зареванную Зубову, та забрала свою сумку и обе сейчас же опять ушли. Потом Евгения Васильевна говорила, что инспектор велел ее исключить.

Я подвожу Таню. - Шелковая юбка.

Вы не находите, что иногда полезно бывает позлиться? Право. Сгоряча да со злости такую чудную штуку можно придумать - прелесть! Вот, например, не рассердись я на нашу противную Грачеву, быть может, мне и не пришла бы в голову такая гинуальная мысль (кажется, не наврала, - ведь такие мысли так называются?).

Давно уж я на Таньку зубы точу, еще с той самой письменной арифметики, когда она Тишаловой нарочно неверный ответ подсказала; я тогда же дала себе слово «подкатит» ее, да все не приходилось, a тут так чудно пришлось!