Веселые будни

Я ложусь… Опять тихо, опять темно, опять так больно-больно где-то там глубоко-глубоко…

Боже, Боже, прости, прости мою злость, мое нетерпение! Я становлюсь на колени в своей кроватке и твержу свою самую любимую, чудную молитву: Господи и Владыка живота моего… A слезы так и катятся…

«Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабе твоей…» - шепчу я, уткнув лицо в подушки и горько-горько всхлипывая.

Долго, долго проплакала я и мне потом сделалось как-то спокойно, тихо. Я лежала и ни о чем, ни о чем больше не думала, пока не заснула.

***

Было еще совсем темно, когда я вдруг услышала, что в соседней комнате разговаривают, хоть и тихо, не слышно, что говорят; по коридору несколько раз пробежала Глаша, в кухне хлопнула выходная дверь, в столовой точно посудой гремели. Что за чудо? Думаю я, еще не совсем проснувшись. Но вдруг я быстро вскакиваю и сразу все, все припоминаю. Володя… Умер?… Неужели умер?

Я скатываюсь с постели и, надев лишь на босу ногу свои мягкие шлепанцы, накинув красный фланелевый халатик, лечу в соседнюю комнату.

«Мамочка - что?.. Что случилось?.. Умер? Да?… Скажи же, скажи!

- Тише, тише, Муся, Господь с тобой, что ты!

- Нет, Володя жив, Бог даст будет жить, мы выходим его, все, все сделаем, a только ему сегодня хуже, жар усилился, вот мы и послали за доктором, должен сейчас придти.

Оказывается, y Володи все время было сорок и две десятых, a сегодня ночью стало вдруг сорок один.

Володя лежал неподвижно и что-то неразборчиво так бормотал. Вдруг как вскрикнет:

«Печку… уберите же печку!.. идет красная… зубы-то, зубы какие!.. скалит… вон горбушек сколько… a скальпа нет… содрали… кожаный чулок…» - и опять стих, тихо-тихо лежит.

«Иди, ложись, Муся, еще рано, спать надо, всего пять часов», - уговаривала мамочка, но я спать ни за что не хотела.

«Ну, так ступай живо оденься, так нельзя, еще и ты простудишься. Иди скорей».

Я на скорую руку привела себя в порядок и была уже готова, когда раздался осторожный звонок: пришел доктор.

Я непременно хотела войти вместе с ним в Володину комнату, но мамочка мне этого ни за что не позволила. Что доктор говорил, - не знаю, слышала только, как он, уходя, повторял в прихожей, что, если Володя станет откидывать голову, это плохо, и тогда надо сейчас же послать за ним.

Мамочка была бледная, как смерть, я боялась, что она вот-вот упадет. Подумайте, ведь сколько ночей не спать и так страшно беспокоиться!

- Иди, Наташа, подбодрись чаем, да и Мусю напои, уж в гимназию ей нечего сегодня идти.

«Ты думаешь? A не лучше для неё…»

Но я и договорить не дала.

«Как? В такую минуту меня отправить! Ни за что! Я тоже хочу помогать за Володей ухаживать».

Мамочка ничего не сказала, только на одну минуту подняла на меня глаза… Она никогда не поминает старого зла, никогда не пилит, и теперь ничего не сказала, но я почувствовала, что она подумала. Я не могла этого выдержать.

«Мамуся, дорогая, неужели ты думаешь, что я опять… Мне так больно, так стыдно, я уж так много плакала…», - но мамочка мне и договорить не дала.

«Верю, деточка, верю; вместе будем за мальчуганом нашим смотреть, авось Бог даст…» - y неё что-то как будто оборвалось в горле.

И мы с мамусей действительно весь день вместе возились около Володи, мамочка клала при помощи Глаши компрессы, меняла лед, я приносила питье, поила его даже раза два, подавала лекарства. Володя лежал то так тихо, не шевелясь, что мамочка несколько раз прислушивалась, дышит ли он еще, то вдруг метался, пробовал вскакивать, ударил раз мамочку, толкнул и меня опять, так что я весь морс себе на платье вылила. Пусть, пусть толкается, пусть что хочет делает, лишь бы поправился, лишь бы жив остался.

«Уберите… уберите эти рожи!.. зачем гвозди,.. в голову… и снегом засыпают… холодно… сколько снегу… сыплют… меня санями» - вдруг закричал он и, еще одна минута, - он выскочил бы с постели.

- Наташа, не лучше ли Мусю увести, начал папа, но мама, думая, что я не услышу, тихо так ответила:

«Оставь, пусть побудет, Бог знает, что завтра случится, верно последний день»…

Значит правда, Володя умирает. Умирает, Володя? Володька, весельчак, шалопай, который меня смешил? Не может, не может быть!!

«Владимир», - раздался вдруг какой-то совсем особенный голос мамочки; «посмотри, поди сюда», - позвала она папу.

Володя лежал тихо-тихо с широко открытыми глазами, только почти каждую минуту как-то странно откидывал голову, потом начал вдруг слабо, жалобно так стонать, вот как иногда больные щеночки плачут.

«Что милый, что бедный мой?», - склонилась над ним мамочка.

Он вдруг охватил её шею одной рукой, крепко прижался к ней головой и стонал все громче и громче. Потом он начал плакать, как совсем маленькие дети. Крупные слезы текли по лицу мамочки, и она их не вытирала, я тоже плакала, плакала навзрыд. Вдруг Володя громко застонал.

«Больно, больно как!»

- В головке больно, милый? - спросила мамочка.

Но он ничего не ответил, опять тихо-тихо стонал.

Папа давно уже пошел за доктором, но, когда он его привел, Володя как будто спал.