Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

— Ничего, зато Караман мой увидит. Поставлю я ему кресло золочёное под ореховым деревом и пускай себе сидит, наслаждается жизнью. Эх, было бы оно, это золото! А что с ним делать — и дурак сообразит.

— А если сын Темира узнает и будет на вас жаловаться?

— Прямо! Испугались его! Этим золотом мы, милая, девять судей и семь уездных начальников подкупим и ещё столько же у нас останется. Найти золото у себя в земле и отдать другому? Пусть держит карман шире!

— Так как же, скажем Караманике?

— Как же не скажем? Зачем мне всё это, если не для него? Мне уже всё равно, я свои полжизни прожил. Караман, сынок, ты спишь?

До сна ли мне было? Радость так охватила моё сердце, что оно было готово выпрыгнуть из груди. Даже одеяло задрожало от волнения. Наверное, если б я не держал его, оно бы улетело. Но эта счастливая весть сделала меня совсем немым, и я не смог издать даже звука.

Внезапно я погрузился в розовые мечты. За одно мгновение я построил себе роскошный дворец. В пышном саду его раскинул широкие ветви могучий дуб. Под ним, журча, протекал хрустальный ручеёк с такой студёной водой, что зубам было больно. В саду стояли каменный столик и резное кресло. Я развалился в кресле, положил ногу на ногу и задымил из изогнутого кальяна. Слуги поставили рядом с моим второе кресло. Оно для моей прекрасной госпожи. Вот ей подали вязальный крючок из слоновой кости, и длинные её восковые пальцы начали свой непонятный танец. Она сразу связала что-то очень красивое и, нежно улыбаясь, подарила мне. Теперь госпоже Гульчине улыбка ещё больше шла… Нянечка вынесла из дворца люльку — ведь ребёнку необходим свежий воздух. Ребёнок машет ручонками и смотрит в мою сторону. Он очень любит отца. Над ним множество пёстрых погремушек, он играет ими и даже бьёт по лицу изображённого на монете царя. Хотя, если подумать, что ему от него надо? Что царь сделал ему плохого?..

— …Караманчик, ты спишь? — снова спросил меня отец. Этот голос поднял меня из моего кресла и вышвырнул вон из дворца.

Я сразу бухнулся из мечты в свою собственную постель, и ко мне вернулся дар речи:

— Нет, отец, не сплю. Чего тебе?

— Ты слышал наш разговор?

— Я же не глухой!

— Ну, и что теперь нам делать? Если мы не поторопимся, счастье может уплыть от нас.

— Не бойся, отец, день и ночь буду работать. За недельки две я всю эту землю так переворошу, как если бы на ней сражались девятиглавые дэвы.

— Ты вправду мне поможешь или по-прежнему дурака будешь валять?

— Клянусь матерью, помогу. Что я, неблагодарный, что ли? Ты так заботишься обо мне! Сложа руки на животе, сидеть не буду. Совесть и у меня есть.

— Только ты никому не говори об этом!

— Этого ещё не хватало! Да я себе на рот железный замок повешу. Разве мой язык не за моими собственными зубами?

— Вот видишь, мать, какой у тебя сын? Золото, а не парень! Ради такого я не то что клочок — всю землю выпотрошу! Теперь спи, сынок, а завтра чуть свет надо вставать!

Легко сказать — спи! Я понял, что большое счастье чем-то сродни большому горю, тут уж не до сна… Я весь отдался мечтам… И передо мной вновь возник прекрасный белокаменный дворец. Гульчина улыбается мне, и на голове её головной убор грузинских женщин…

До самой полуночи я, не смыкая глаз, вертелся в постели, как шампур. Я успел уже девять раз обойти вокруг земли и повидать все чудеса на свете. Сладкие мечты вконец измучили меня, и, обессилев, я уснул.

Проснувшись, я первым делом поискал глазами отца. Постель его была застлана. Мама суетилась у огня и пекла в кеци мчади.

Грешным делом я подумал вдруг: а не было ли вчерашнее каким-то наваждением…

— Вай ме! А где же отец? — испуганно спросил я у матери.

— Пошёл работать! — спокойно ответила она.

— Куда?

— Как куда? Ты забыл, что он тебе вчера сказал?

— А отчего же он меня с собой не взял?

— Да мы у тебя под ухом, милый мой, разве что из пушек не палили! Ты не хотел просыпаться.

— Вай-вай!

— Не горюй! Давай лучше побыстрей ешь, бери лопату и беги. Отец ведь, вон он, рядом работает!

Когда я пришёл туда, отец успел уже изрядно потрудиться. Он прорыл глубокий ряд и теперь собирался рыть другой рядом. Лукия с Кечошкой перерыли гораздо больше, но их-то было двое! Я сразу же принялся за работу. Мы с отцом так перепахивали землю, что не оставляли нетронутой ни одной её пяди. С непривычки ладони у меня горели, и я то и дело на них поплёвывал.

Первый день не принёс нам радости. Правда, Кечошка нашёл-таки кувшин, но был этот кувшин без дна и покрышки.

На второй день я поднялся пораньше и, вооружившись лопатой и мотыгой, поспешил к заветному месту.

Работал я так, — за правду мне не платят, для чего же мне лгать, — что отец только диву давался:

— Ты что же это, озверел, что ли? Чего ж ты раньше нам свою силу не показывал, раз она у тебя была?

Я молчал, деловито глядя в землю. Мне мерещился только один кувшин, сверху донизу полный золота. Поплёвывая на свои пылавшие ладони, я с ещё большим ожесточением вгрызался в землю.