Веселый Федя

Прошлым летом бородатый турист читал в соседней деревне лекцию «Есть ли жизнь на других планетах?» Стоял под деревом и тянул руку вверх, к бледным звездам. Люди тесно сидели на траве и били на щеках комаров — не спасал даже едкий махорочный дым. Пришел на лекцию и Генка, но она ему не очень понравилась: по словам туриста выходило, что если и есть жизнь на других планетах, то какая-то недоразвитая, без людей. Он продумал всю ночь, а утром пошел спорить с лектором. Турист собирался в путь, был веселым, но Генку выслушал очень внимательно, а потом снял с лацкана пиджака значок, на котором блестящая баллистическая ракета огибала земной шар, пришпилил мальчику на майку и сказал:

— Всюду, брат, живут люди. Теперь я это точно знаю.

Затеял Генка такой разговор и с Юрием Петровичем, когда они пошли как-то вечером купаться.

— Трудно сказать, старик, что там есть. Может, пустота одна… Космическая. — Бухалов зашел по пояс в озеро, окунулся и резко встал, точно сбросил с плеч закрасневшую в последних лучах солнца воду, засмеялся: — Что касается меня, то мне и на земле неплохо.

— А я знаю — есть, — упрямо повторил Генка. — Мне турист один сказал, бородатый такой.

— Все возможно. Спорить не буду, но… — Юрий Петрович внезапно замолчал и поднял голову, словно прислушивался к чему-то, потом поспешно выбрался на берег.

Вытерся и стал одеваться, бросив полотенце на ветку. Оно белело, покачиваясь, в темных листьях.

К озеру, мягко ступая по траве, вышла Тамара Сергеевна.

— Вот вы где, — сказала она. — А мне одной скучно стало.

— Так посидите с нами, — ответил Юрий Петрович и широко повел рукой. — Вечер-то какой чудесный. Вот оно, счастье.

Тамара Сергеевна улыбнулась.

— Право не знаю, в чем заключается это самое счастье.

— Что так?

— Да ведь у каждого оно бывает свое.

— Э-э… — протянул Бухалов. — Все мы мудрим…

Генка насупился: всегда так получается — стоит подойти матери, и мужской разговор заканчивается.

— Пойду я, — буркнул он.

Полез по косогору, цепляясь за ветки. Но в комнату идти не хотелось, и он сел под черемуху, оперся спиной о шершавый ствол. Трава голубела в лунном свете, пересыпанное крупными звездами небо ярко сверкало.

Послышался голос Юрия Петровича — звучный, какой-то округлый в ночи.

— Ну и луна!

— Сегодня полнолуние, — ответила мать.

Они вышли на открытое место. В голубом воздухе фигуры их серебрились, казались литыми. Прошли близко от Генки, но его не заметили. Скрылись в черной тени у дома, словно слились со стенами. Стояли там и тихо разговаривали. Но вот отчетливо сказала мать:

— Зачем это?..

Помолчали. Потом быстро проговорил Юрий Петрович:

— Да что вы? Еще рано…

— Нет, нет. До завтра, — мягко ответила мать.

Неслышно встав, Генка обогнул дом и поднялся в комнату. Луна светила прямо в окна.

6

Утром прошел теплый грибной дождь. Деревья еще не успели просохнуть и стояли, покрытые светлыми каплями, словно стеклянными бусами.

Вернувшись после зарядки, Бухалов походил по комнате, приятно ощущая тяжесть мускулов. Весь он за время жизни здесь окреп, тело отливало бронзой. Спал ночами хорошо, просыпался с ясной головой, но работа над вокзалом, хотя и отпуск уже заканчивался, так и не сдвинулась с места. Занимался он мало, урывками, и не из-за лени, а просто плохо думалось и все время казалось — отработанный во всех деталях проект получается каким-то стандартным, выполненным без вдохновения, без теплоты. Это расхолаживало Юрия Петровича, и он подолгу не подходил к столу.

Но сегодня сказал Генке:

— Иди один на озеро, а я посижу дома.

Все утро он рассматривал эскизы и вздыхал, недовольно морщился. Не радовал даже рисунок буфета-бара с блестящей стойкой, полукругом выпиравшей из большой, облицованной керамической плиткой ниши. Злясь на себя за беспомощность, за сухость мысли, Бухалов мучительно думал, как оживить проект, чтобы вокзал сразу предстал объемно и появилась уверенность — вот оно, правильное решение, единственное, свое. Но решение не приходило, и он, локтем сдвинув бумаги на край стола, опять зашагал по комнате.

Постоял у окна, потянулся, хрустя суставами плеч. Увидел, что мимо дома идет Тамара Сергеевна, и выглянул из окна.

— С праздником вас!

— С каким? — удивилась она.

— А с ярким солнцем.

Она посмотрела на блестящее небо, засмеялась и пошла дальше, спиной чувствуя взгляд Бухалова, стараясь идти ровней, легче. Поймала себя на этом и прикусила губу.

Под черемуху, чтобы во время стирки солнце не жгло спину, Аверьяновна поставила две табуретки, а на них — корыто. В выварке на костре кипела вода. Тамара Сергеевна, решив помочь старухе, надела старый короткий халат, тапочки на босую ногу. Волосы повязала голубой лентой.

— И чего пришла? — ворчала Аверьяновна. — Твое дело молодое. Знай гуляй себе, пока время еще есть.

— Так уж и молодая, — вздохнула Тамара Сергеевна. — Сын вон какой вырос…

Аверьяновна подхватила:

— И то правда. Вырастет и не заметишь… А ты еще кровь с молоком. Мужики заглядываются. Наш-то, — старуха дернула подбородком к дому, — все норовит поближе к тебе быть. Ай не вижу.

Тамара Сергеевна нахмурилась.

— Аверьяновна… Рассержусь.