Веселый Федя

Он махнул на кур рукой и крикнул:

— Кыш вы, проклятые, — и опять покосился на дом. — Развели, понимаешь, полон двор частной собственности.

Куры испуганно разбежались в разные стороны, и песок во дворе запестрел от их следов.

Отец вышел на середину двора и широко расставил ноги.

«Как волота», — подумал о ногах отца Петька и стал с интересом ходить взад-вперед под ними.

Отец стоял на одном месте и все что-то высматривал: то наклонит голову, то прищурит левый глаз… А постояв так, он взял лопату и стал копать канаву от одной водосточной трубы до другой и дальше — вдоль стены дома до ворот, там чуть скосил ее, расширил и вывел под воротами до кювета дороги; такую же канаву и тоже до кювета дороги он выкопал и вдоль забора, отделявшего их дом от соседнего.

Солнце теперь из-за песка утрами, казалось, заглядывало к ним во двор раньше, чем ко всем в деревне, а вечерами задерживалось подольше, даже еще как бы и после заката; вода от дождя не стояла лужами, не мешалась с размокшей землей так, что в грязи вязли и разъезжались ноги, а и в песок уходила, и бежала, похлестав из водосточных труб, по канавам за ворота, в кювет дороги.

Быстрые журчащие ручьи со своими стремнинами и заводями, которые со временем образовала вода, подмыв кое-где берега канав, со своими порогами из попавших в канаву камней очень полюбились Петьке, тянули его к себе: постоишь над ручьем подольше, посмотришь на воду — слепящую, если в небе после дождя утвердилось солнце, или замутненную грязноватой желтизной, если еще не совсем разошлись тучи, — на то, как отваливает она кусочки земли от края канавы, и они падают, плюхаясь, в ручей, размокают там, рассыпаются, окончательно зачерняя воду, как перехлестывается вода через небольшие камешки и огибает те, что побольше, расходясь вдоль их боков, и ручей скоро начнет казаться не ручьем, а рекой, а сам ты таким большим, что можешь перегородить эту реку ступней ноги, и тогда вода замедлит свой бег, станет копиться у ноги, взбухать и вдруг стремительно хлынет поверх ноги, понесет, закружит щепки, шелуху от семечек, яичную скорлупу, почерневший окурок и много еще всякого-разного…

Заметил как-то отец Петьку у ручья и сказал:

— Что ж так-то просто глаза на воду пялить. Ты бы лучше кораблики по ручью пускал.

— Какие колаблики? — заинтересовался Петька.

— Какие, какие… А вот такие… Пойдем — покажу.

Дома отец взял подвернувшийся под руку белый лист бумаги, перегнул его пополам, ровно сводя краями, загнул углы листа, сложил его сначала в треугольник, затем в плотный квадратик, старательно разгладил складки твердыми пальцами и потянул квадратик за углы в стороны — получился кораблик с домиком посредине.

— Вот… Пускай в ручей — пусть плывет.

Петька поставил легкий кораблик на ладонь и осторожно понес на улицу, загораживая его, как пламя свечки, ладонью свободной руки — на случай, если вдруг дунет ветер.

Канава чуть помелела, но ручей еще бежал бойко. Присев на корточки, Петька поставил белый кораблик на воду, он закачался на ряби, его потянуло бортом вперед, но он развернулся на стремнине и поплыл, легко касаясь воды и высоко подымая нос.

У Петьки от волнения задрожали колени, он напряженно, приоткрыв рот, следил за корабликом, за тем, как уверенно разрезает он острым носом воду и как за ним тянется легкий, еле заметный след волн, расходясь до краев канавы и неслышно набегая на них; и у него разгорались уши, совсем как тогда, при одном давнем событии, случившемся недели две назад и которое он уже успел позабыть, но сейчас вспомнил по схожести ощущения… Тогда бабка Арина позвала его в курятник, подвела к нахохлившейся, беспокойно крутившей головой курице и сказала:

— Жди-ка здесь, из энтого вот яйца скоро цыпленок должон вылупиться.

Петька присел возле курицы на корточки, сидел так, сопел и не двигался с места. Скоро у него затекли ноги, заболели спина и шея, но цыпленок не появлялся, и он, не выдержав, крикнул:

— Бабушка Алина, а никого все нет!

Старуха стирала во дворе в большом корыте белье.

— Ась… Никого, говоришь, нет, — отозвалась она и покачала головой. — Да неужто там болтун?

Пошла к курятнику, вытирая подолом юбки руки от мыльной пены, сунула руку под встрепенувшуюся курицу, взяла яйцо, приложила его к уху, и все лицо ее собралось в веселые морщинки.

— Нет, меня не омманешь. Послушай-ка сам.

Петька прижался ухом к теплому яйцу — внутри яйца кто-то не то тихо стучал в скорлупу, не то слабо ее подпиливал.

Бабка Арина сунула яйцо обратно под бок курицы, и та с благодарностью поклохтала. Петька остался ждать. И дождался… Вскоре по яйцу черной ниточкой пробежала трещинка, ее пересекла другая, потом еще одна, скорлупа стала потрескивать, и яйцо распалось. У Петьки от удивления куда-то провалилось сердце: он увидел маленького и мокрого, словно побывавшего под дождем, цыпленка, почему-то уже сердитого, с задранной вверх головой и с драчливо разинутым желтоватым клювом.

— Пи-пи-пи… — недовольно запищал цыпленок и полез под крыло курицы.