Весёлый Роман

— Дельный парень, — сказал Сергей Аркадьевич, садясь в машину рядом с Вилей. Я сел сзади. — Из тех, которые на войне в два дня становились из сержантов командирами батальонов.

Я промолчал. Мне Вася казался чересчур нахрапистым. Во всяком случае, для мирной жизни.

Виля включил счетчик. Он привык возить приезжих и рассказывает о Киеве, как настоящий экскурсовод. Как будто из книжки читает.

Сначала мы поехали за Днепр в новый район — Дарницу. Из-за Днепра видишь свой город совершенно другим. Старым, таким, каким он был, может быть, сто лет назад. Новые дома, целые кварталы скрыты деревьями, словно древним лесом, и выделяются лишь здания, которые закладывались в старину. Вон купола Лавры, вон Выдубецкого монастыря, там отсвечивает золотом София, дальше Андреевская церковь, а вот — еще какие-то старые высокие дома. Все это создавалось, когда еще не было самолетов, когда вместо асфальта к Киеву вел тряский булыжник. Тогда, очевидно, приезжали в наш город по реке, и древние архитекторы строили его так, чтобы он был виден снизу, с Днепра.

В Дарницу мы проехали по мосту Патона, а назад вернулись по мосту метро и поднялись по Прорезной к «Золотым воротам». Виля сказал, что «Золотые ворота» были поставлены при князе Ярославе Мудром в 1037 году. Затем они с Сергеем Аркадьевичем поговорили о плинфе — широких и плоских кирпичах, из которых строили в те времена, и мы поехали на площадь Богдана Хмельницкого, оставили там такси и пошли в Софию. Я вел себя так, словно бывал тут много раз. Мне было бы стыдно сознаться, что я тут впервые. Черт его знает — как-то не приходилось…

Виля показал нам бронзовую голову Ярослава Мудрого, которую профессор Герасимов восстановил по черепу. Затем Виля повел нас к плинфе, на которой остался след босой детской ноги. Больше девятисот лет назад какой-то ребенок пробежал по этому самому сырому кирпичу. Мастера не обратили внимания, обожгли плинфу, и след навсегда остался. Я сказал что-то такое насчет следа в истории, но Виля довольно заученно заметил, что эта плинфа выставлена для того, чтобы показать, как по сравнению с тем временем у нас развилась обувная промышленность.

Мы еще посмотрели каменный саркофаг, фрески на стенах и огромную матерь божью, сложенную из мозаики на куполе.

От Софии мы поехали к Аскольдовой могиле, затем к залу заседаний Верховного Совета и дворцу, построенному по проекту Растрелли.

Сергей Аркадьевич сказал, что хотел бы погулять по парку, и спросил, не провожу ли я его к гостинице. Он остановился в «Днепре» — интуристском сооружении из стекла и алюминия на площади Ленинского комсомола. Не нравятся мне такие дома. Дурацкий модерн — летом жарко, а зимой холодно.

Вилин счетчик за время нашей поездки хорошо потрудился, но, когда Сергей Аркадьевич снова «опубликовал» свой бумажник и полез в него за деньгами, Виля не на шутку рассердился, сказал, что это мы его угощали поездкой, и от денег отказался так резко, что Сергей Аркадьевич растерялся, да и мне стало неловко. Вообще, я много раз замечал, очень это противная штука — разговаривать о деньгах.

С Днепра порывами дул ветер. Он подхватывал внизу в ресторане обрывки прошлогодней танцевальной музыки и швырял их в парк. Но старые, крепкие деревья покачивались не в такт, они танцевали под свою музыку, которая смешалась с этой землей и засела в их корнях, может быть, еще в те времена, когда закладывали «Золотые ворота».

Мы подошли к заборчику, отделявшему парк от склона.

— Я вижу, тебе хочется спросить, зачем я приехал, — сказал Сергей Аркадьевич каким-то горловым, красивым и певучим голосом. — Что ж, я тебе скажу… — Он задумался. — По правде говоря, я и сам не знаю. Вашим я сказал, что в командировку, на совещание. Но дело не в совещании. Я, конечно, мог бы на него и не приезжать. Не так уж меня интересуют проблемы сварки. Понимаешь… у меня была трудная жизнь. Все, чего я достиг, далось мне нелегко. И вот, когда достигаешь очень многого, вдруг оказывается, что все это ни к чему. Оказывается, что вместо сердца у тебя жаба. Так эта болезнь и называется, «грудная жаба», стенокардия. Что дети твои совсем чужие тебе люди, что нет у тебя ни настоящих друзей, ни больших привязанностей… И тогда хочется посмотреть: а как же получилось у человека, который был тебе настоящим другом и спас тебе жизнь, рискуя, смертельно рискуя собственной?..

Он замолчал, вынул из кармашка для часов маленький флакончик, вытряхнул круглую красную таблетку и положил ее в рот.

— Что это у вас?

— Персантин. Сердечное. Пока помогает.

— И как же получилось? — спросил я как можно безразличнее.

Сергей Аркадьевич с интересом посмотрел на меня и коротко рассмеялся.

— Хорошо. А сам ты не чувствуешь? Впрочем, как ты можешь чувствовать, когда постоянно живешь в этой атмосфере… Крепко получилось. Как нужно.

В голосе его звучало неподдельное удовольствие и, как мне показалось, даже зависть.

— А как мама спасла вам… жизнь? — спросил я неуверенно.

— Она никогда об этом не вспоминала?

— Нет, — сказал я. — Зачем бы я спрашивал?