Весёлый Роман

— Пассажир. Я его возил вчера в Борисполь. В аэропорт.

— Историк?

— Нет, спортивный журналист. Выглядит не старше меня. А говорит — уже полста. Дочка замужем. Говорит — никогда не пил, не курил. Поэтому сохранился. И тут же пригласил выпить. У меня из-за него план вчера погорел.

— Почему?

— Разговаривали. У него своя теория. Вот вы считаете, что все в природе целесообразно?

— В общем, конечно, — осторожно сказал Николай.

— А он говорит, что это нам только кажется. Факты лежат на поверхности и стали для нас слишком привычными. Поэтому все понятно: рыбы имеют обтекаемую форму, чтоб лучше двигаться в воде. Одуванчику нужны эти парашутики-летучки, чтоб расширить свое, так сказать, жизненное пространство. И фотосинтез, и нервная система, и движения животных за счет сокращения мышц кажутся нам понятными и целесообразными. А почему, спрашивает Гопник, природа не пошла по пути таких выгодных приспособлений, как колесо или радиосвязь?

— И почему же? — страшно заинтересовался Николай.

— Гопник говорит, что эволюция не прямой процесс, что многое зависело от случайностей, от действия наследственности и изменчивости, от естественного отбора и мутаций. Но потом начинает казаться, что все происходило по строгой схеме.

— А в истории? — спросил я. — Тоже так?

— До истории мы с ним не добрались, — разочарованно ответил Виля. — Он и так чуть на самолет не опоздал.

«А как в жизни отдельного человека? — думал я. — Тоже действие случайностей, наследственности и изменчивости?.. А потом все кажется последовательным и целесообразным?»

Недавно я слушал лекцию, специально посвященную второму закону термодинамики. Лектор говорил, что все естественные процессы идут в направлении нарастания беспорядка, или, иначе, энтропии. Но жизнь — это непрерывная борьба с общей тенденцией к дезорганизации, хаосу, борьба за негэнтропию системы — за пищу, информацию, счастье.

И должно быть, каждый человек в этой борьбе с энтропией стремится к постоянству и равновесию. Отбрасывая случайности, сопротивляясь им.

В соседней квартире распирали стены «очи черные, очи страстные». Там жил радиолюбитель девятиклассник Сережка Сватов, сын нашего главного технолога. Я однажды был у Сережки. Самодельный магнитофон, построенный, по-моему, на базе электрического полотера и трехколесного велосипеда, Сережка соединил с десятком динамиков, растыканных по всем углам. К своему сооружению он пристроил самодельный пружинный ревербератор. Эта штука обеспечивает послезвучание, музыка в комнате гремит, как орган в соборе. И Сережка, по-видимому, совсем не собирался держать в тайне от соседей звуковые преимущества своего сооружения.

Вера плакала под эту музыку. А я не могу, когда она плачет. Когда просто так стоит против меня, ничего не говорит и не всхлипывает, и даже лицо ее не меняет выражения, а из глаз текут слезы. К тому же она подкрашивает ресницы, и я боюсь, что краска попадет ей в глаза.

— Ну хорошо, — говорю я. — Ну не надо. Пусть все будет, как было. Пусть все будет, как ты хочешь.

Слезы текут по-прежнему, но Вера говорит так, словно не плачет. Спокойно. Тихо. Сосредоточенно:

— Я не могу без тебя. Я не умру. Буду жить по-прежнему. Но для меня все кончится.

— Тогда давай сделаем так, как я предлагаю! — почти кричу я. — Оставь мужа! Будем жить вместе! Как люди! Не тайком!

— Но зачем ты мне это говоришь? — Слезы вдруг у Веры высохли, и лицо ее сразу удивительно похорошело. — Семь лет разницы. Что скажут твои родители? А ребенок?

— Тогда не нужно было мне так сближаться с Виктором.

— Мы бы иначе не могли так часто видеться.

Это, конечно, правда. Все произошло само собой. Я не мог бы с ней так часто видеться, если бы вокруг не знали, что я дружу с ее мужем, Виктором. С Виктором, а не с ней.

Но я не могу дружить с Виктором. Это прекрасный парень. Он в тысячу раз лучше меня. Я вообще не понимаю, как может Вера любить кого-нибудь, кроме него. Я этого не понимаю, но никогда не говорил с ней об этом. Виктор у нас запретная тема.

Он ко мне очень хорошо относится. Уважает меня. Он в курсе всех моих дел. Кроме этого. Ему даже в голову не приходит, что его могут так подло обманывать. Он нормальный человек. Как все. Это мы с ней ненормальные.

— Ну хорошо, — говорю я. — Нам пора. Нас ждут ребята. Виктор уехал в командировку в Москву. Перед отъездом он поручил мне позаботиться о Вере, чтоб она тут не скучала.

— Я с ней никак не могу в музей выбраться, — доверительно сказал он мне. — Представляешь, любой приезжий лучше знаком с киевскими музеями, чем мы. Даже неловко как-то.

И вот сегодня мы собираемся в музей. Я с Верой, Николай с Леной и Виля со своей новой девочкой Тамарой. У Вили каждый раз новая девочка. Ни с одной не встречается больше месяца. Как это ему удается — не понимаю. И в самом деле, как можно человеку, которому говорил, что любишь, которого целовал, вдруг сказать: «А теперь расстанемся». Это совершенно невозможно. Я пробовал. Но, может быть, это его оставляют?..