Весёлый Роман

«А ведь когда-нибудь, — подумал я, — и Вера увидит у тротуара старый мотоцикл. Она незаметно достанет из сумки носовой платок, смочит его полировальной водой, потрет красную матовую поверхность, и засверкает, засветится яркий пятачок».

— Поедем? — спросил я.

— Поедем, — согласилась Вера.

Мы догнали Вилю с Тамарой. Они съехали к кромке тротуара и махали нам. Рядом с ними уже были Николай с Леной.

Виля поймал гвоздь. В переднее колесо. Это нужно уметь. На скорости переднее колесо приподнимается и отбрасывает назад все, что попадет. А для защиты заднего колеса мы поставили на свои мотоциклы фартуки из листовой резины. Вот почему мы, как правило, не знаем проколов.

Я думал, что наш талмудист оторвет себе бороду.

— Что ты там толковал про закон Гаусса? — свирепо набросился он на Николая. — Хорош закон!

— При чем тут Гаусс? — удивился Николай.

— При том! Он, гад, оправдывает глупые случайности.

— Случайности не бывают глупыми. Только мы.

У Лены была большая квартира. Я думаю, не меньше четырех комнат. В той, куда мы вошли, стратегически важный пункт у стены занимала непонятная штука. Она была похожа или на большой телевизор-комбайн, или на маленький клозет, обшитый полированным деревом. «Бар», — сказала Лена.

Рядом с баром на стене висела единственная в этой комнате картина — репродукция в узкой металлической раме под стеклом. Я подошел поближе, чтобы рассмотреть, что там изображено. Внизу вода. Без берегов, без конца и края. Но не море. Как-то так это нарисовано, что понимаешь тут не очень глубоко. Может, потому, что из воды торчат длинные тонкие сваи. На них мост без перил, он уходит вдаль, в бесконечность. А на мосту — люди. Густой, заполнивший весь мост поток в одном направлении, от нас туда, вдаль. Дождь. Многие с зонтиками.

Те, кто у края, срываются вниз. Некоторые в воде. Тонут. Один только что упал. Он еще в воздухе. Ещё кто-то повис, ухватился рукой за край. Никто не дойдет до конца. Все сорвутся. Куда они идут? И что там, вдали, куда ведет мост на высоких, тонких, должно быть, подгнивших в воде деревянных сваях?

— Что это? — спросил я у Лены.

— «Мост», — ответила она. — Линке. Польский художник.

Линке. Никогда не слышал такой фамилии. Не хотел бы я жить в доме, где перед глазами всегда торчит эта картина.

С отцом Лены — Анатолием Петровичем — я чувствовал себя как-то неуверенно. Он ученый. Член-корреспондент Украинской академии. Заведует кафедрой в университете. По истории. Я, по-моему, не из очень робких, но при нем разговаривал раз в десять медленней, чем обычно. Обдумывал каждое слово.

А Виля с ним трепался запросто. На равных. Анатолий Петрович — цитату, и Виля — цитату. Они только что не хлопали друг друга по плечу и смотрели один на другого восхищенными глазами.

— У Бернарда Шоу, — сказал Анатолий Петрович, — я вычитал однажды такие слова: «Глядя в прошлое, обнажите головы. Глядя в будущее, засучите рукава». Это он обращался к вашему поколению.

— А я, — ответил Виля, — готовился к семинару и прочел Чаадаева. У него я нашел такое выражение: «Прошлое нам неподвластно, но будущее зависит от нас». И подумал, что это относится к вашему поколению. Если только немного переделать слова Чаадаева. Некоторые наши историки имеют все основания сказать о себе: «Будущее нам неподвластно, но прошлое зависит от нас».

Анатолий Петрович даже задохнулся, но Виля продолжал как ни в чем не бывало:

— Нам бы следовало перенять хороший обычай древнего народа майя. У них историка, который извращал факты, карали смертной казнью. Ну смертная казнь, может, слишком, но историк, который вчера писал одно, а сегодня — другое, должен по меньшей мере подать в отставку.

— А от физика вы не требуете, чтобы он подавал в отставку в таких случаях? Или от биолога? История, как и другие науки, развивается, овладевает новыми фактами и, естественно, дает им иные оценки.

Между Вилей и Анатолием Петровичем начался разговор о способах оценки достоверности исторических фактов, который вскоре перешел в спор о значении отдельных событий и периодов в истории.

— Если представить себе, что высота Московского университета обозначает возраст мира, — говорил Анатолий Петрович, — то общая продолжительность существования человечества будет равна только толщине десятикопеечной монеты. А время, когда человечество живет в условиях цивилизации, займет всего толщину странички из книги.

— Но если представить себе скорость, с какой происходят изменения в человеческом обществе, — возражал Виля, — то переход от рабовладельческого общества к феодальному — четыре столетия — будет скоростью пешехода. Чтоб развить капитализм, ушло меньше двух веков — это уже получится почти велосипедист. А социализма люди достигли меньше чем за полстолетия. Как на мотоцикле.

— И вы полагаете, что дойдет до скорости ракет? С атомными боеголовками? — прищурился Анатолий Петрович.

— Нет. Не полагаю. Но атомные боеголовки заставят многих задуматься о будущем и сделать правильные выводы.