Весенная пора

— Лежать хочу в своей земле… — заговорил Григорий, задыхаясь. — Прощай, фельдшер!

— Прощай! Лечили мы тебя, как могли…

— Спросить только вот хочу: давал тебе Роман десять рублей?

— Да, сейчас в коридоре давал, но я ведь взяток не беру. И в тот день, когда он тебя привез, тоже давал…

— А ты не брал, я видел, — вмешался Никита. — Ты вот так… — показал он рукой, — на снег пять рублей бросил.

— Зови Романа, Никита.

Роман, оказывается, стоял за дверью и подслушивал, поэтому его и звать не пришлось, он сам вошел.

— Давал деньги? — странно сверкая глазами, спросил Григорий брата.

— Давал, да он тогда не брал и сейчас не берет.

— Пять?

— Тогда пять, а сейчас десять.

— Понятно… — прошипел больной. — Прощай, фельдшер!

— Прощай, Григорий! Беги, Никита, домой. Он поедет от меня, — заявил Бобров и вышел из палаты.

— У-у, бесстыжие твои глаза! — опять зашипел Григорий на брата. — Вези скорей!

Никита заплакал, когда настало время прощаться с русским фельдшером, Сергеем Петровым, Иваном Воиновым и со стариками хозяевами.

— Будет тебе, Никита, что ты! — успокаивали его друзья, скрывая волнение. — Ты ведь уже взрослый, революционер, а революционеру плакать не полагается…

Никита взял под мышку свои сокровища — книги, тетради, карандаши, завернул все это в подаренную фельдшером рубаху и выскочил на улицу.

Друзья проводили мальчика до двухэтажного кирпичного дома-музея, где работал Ярославский, и там распрощались.

Изнуренные кони с трудом тащили нагруженные товарами сани по грязной дороге. Умирающий Григорий тихо стонал и бредил. Усталый Никита волочился за санями в насквозь промокших, хлюпающих торбасах.

На остановках и ночевках Роман корил Никиту за дружбу с сударскими. Мальчик иногда огрызался, напоминая Роману, что царя теперь нет, что теперь народная власть. А большей частью он сидел, уткнувшись в подаренную ему книжку («наверное, сударскую», — как думал Роман), и очень тревожился за собачонку, которая спасла, своего хозяина, собиравшегося ее утопить…

На рассвете по холодку они снова тащились по бесконечным полям, на которых уже пробивалась из-под снега зеленая травка. Путь был тяжелый, но зато с каждым днем они приближались к родной Талбе. Иногда Роман останавливал лошадь, чтобы больной отдохнул немного, но Григорий, не желая разговаривать с братом, отворачивался от него и тяжело выдавливал:

— Вези, бесстыжий!..

На десятые сутки они, наконец, приехали в Нагыл и остановились на день у Романова свояка.

Как только уложили Григория и уселись пить чай, Роман, покачивая головой и поглаживая рыжеватые редкие усы, предупредил хозяев:

— Поосторожнее разговаривайте: с нами сударский!

— Кто? Где? — удивились хозяева.

— Да вот, — указал Роман на Никиту. — Не стал жить у почтенного Сергея Пальца и перешел к сударским, с ними по улицам ходил, песни ихние против бога и царя пел да во все горло орал: «Долой царя и бога!» Был на съезде сударских людей и речь там держал: «Давай, говорит, прирежем всех богатых да знатных, а богатство заберем себе».

Хозяева с притворным ужасом смотрели на Никиту, а он злился на Романа и думал, что хорошо было бы и в самом деле выступить на съезде…

Когда Никита жил дома, в своей семье, или бывал среди друзей, он больше всех смеялся, шутил и веселился. А здесь никто с ним не разговаривал, но зато много говорили о нем, ужасаясь тому, что он «с этаких-то лет стал сударским». Когда Никита рассказывал что-нибудь в кругу своих, все у него выходило и складно и хорошо. А здесь не успеет он и рта открыть, как все начинают переглядываться, перемигиваться да покачивать головами.

— Вот! — радовался в таких случаях Роман. — Разве я вам не говорил…

Тяжелый и томительно длинный день провел Никита.

Часто выскакивал он во двор. Хорошо весной нд улице около жилья. Ворона важно расхаживает по двору, будто хозяин дома, только что вернувшийся из далекого путешествия. На гумне и по скотному двору бегают пуночки, как девочки в белых сарафанах с черными рукавами. Хозяйская собака мчится за другой собакой, бегущей по дороге. Черная круторогая корова идет с водопоя. Вот она останавливается, будто с трудом вспоминает что-то, и лениво бредет обратно к проруби. Мало ли интересного весной может высмотреть мальчик, возвращающийся домой после долгой отлучки!

Через два дня вечером путники подъехали к дому Григория. Все три семьи Егоровых толпились на дворе.

Подбежавшая к саням Харитина взглянула на мужа и отшатнулась.

Приоткрыв тяжелые веки, Григорий издал глухой стон и что-то невнятно пробормотал, еле ворочая языком. Женщина громко заголосила.

За ней заплакали и остальные. Потом понесли умирающего в избу. Один Никита остался во дворе, оглушенный чужим горем. Но вскоре прибежала бабушка Варвара. Она бросилась к внуку, обдавая его запахом табака и хлеба.

— Где наши? — почему-то шепотом спросил, наконец, Никита.

— Как где? У себя! Вчера переехали в свою юрту.

— А Алексей?

— Тоже там…

— Я, бабушка, пойду!

— Ну, лети, птенчик, лети!